Читаем без скачивания Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник) - Александр Чичерин

«Что должен сейчас испытывать этот человек, – подумал я, – как драгоценны должны ему казаться последние минуты жизни! Он мой ближний, и ведь я его приговорил; этот человек, в котором запечатлен образ Божий, должен погибнуть по воле человеческой. Его называли трусом, а он выдержал все эти муки и в момент расставания с жизнью еще нашел в себе силы, ускоряя казнь, сам надеть повязку, которая навсегда скроет от него свет, и прислониться к столбу – последнему предмету, ощущая который он будет сознавать, что еще способен чувствовать».

Сердце мое разрывалось, страшная дрожь охватила меня всего… Раздался роковой выстрел, за ним последовал залп, кровь брызнула из ран, предсмертные муки сотрясли тело преступника… Мои терзания окончились: этого человека больше не было на земле, оставался лишь труп – холодная и безжизненная материя. Мое сердце привыкло уже и к более жестоким зрелищам, но страшные приготовления к этой казни, мрачное молчание всей толпы, ужасные мысли о том, что должен был испытывать сей несчастный, сдавили мне грудь, черные мысли вызвали слезы на глазах. Душевные страдания кажутся мне невыносимыми, физическая боль мне не страшна. Несчастного отвязали, тело еще подергивалось, и, чтобы прикончить его, в него еще несколько раз выстрелили в упор, словно это была просто мишень, а не человек, подобный тем, кои его убили. Наконец тело бросили в яму; я прошел мимо нее, даже не вздохнув.

1813 год

1 января 1813 г. Герцогство Варшавское.[367]

Переход через Неман. 1 января 1813 г.

2 января. В 28 верстах от Мереча. Главная квартира в Лейпунах.

Вчера мы начали год сквернейшим маршем. В 8 часов утра собрались на берегу Немана. Перед выступлением отслужили молебен. Реку переходили с музыкой и многократными криками «ура». Наконец берега Немана остались позади, я вступил в чуждую страну и ощутил невольное волнение. Перекрестившись по окончании перехода – в последний раз на родной земле, я вспомнил друзей, подумал о своих дорогих родителях и первые восемь верст шел словно среди них, мысленно прощаясь с ними. Но потом поднялся сильный ветер, идти становилось все труднее и мало-помалу я забыл обо всем, кроме тягости перехода в такую дурную погоду.

Мы прошли 28 верст, мне они показались пятьюдесятью. Солнце уже село. Я сказал генералу: «Я слишком быстро утешаюсь. Как это досадно. Сейчас мне кажется, что нужно бог весть сколько услаждений, чтобы заставить меня забыть о всех трудностях пути, а на самом деле потребуется очень мало». И действительно, когда мы прибыли на место, мне подали обед, и, утолив голод, я уже не помнил о тягости марша и заснул до утра.

Барабан зовет, я встаю совсем еще сонный в предвидении неприятного дня и думаю, что год начался для меня весьма дурно.

[2 января] Загары, в 56 верстах от Немана.

Я шел сегодня рядом с генералом Лавровым, и он мне сказал, между прочим, что для моего собственного блага мне необходимо повидать чужие земли, ибо там только я научусь любить свое отечество. Я не стал спорить с ним, только сказал, что уже довольно люблю отечество и не нуждаюсь в новых впечатлениях, чтобы укрепить свою привязанность.

На подходе к этой деревне нас встретил русский крестьянин. Он принес нам сметану, обед, просил нас оказать ему честь остановиться у него и, когда мы предпочли дом одного поляка, не утешился, пока не доставил нам все, в чем мы могли нуждаться. Вы помните моего доброго Кирилла в Питкунах, теперь едва выйдя за пределы родной страны, я опять встречаю предупредительного и заботливого соотечественника; каждый сделанный мною шаг побуждает меня еще больше любить дорогой мне край, где сосредоточены все мои привязанности.

Я вспомнил сейчас, как расставался с Россией, переходя Двину. Теперь я могу по-настоящему попрощаться с ней. Каждый шаг удаляет меня от ее равнин, покрытых снегом, огромных, но неживописных лесов, гор, разбросанных так редко, от мест, которые несмотря ни на что все-таки имеют волшебную прелесть для меня. Я любуюсь хорошей дорогой, проходящей по разнообразной местности; окрестные пейзажи пленяют мой взор. Но на каждом шагу я вспоминаю, что я уже далеко от своих близких, на каждом шагу клянусь еще больше любить мое дорогое отечество и нахожу все больше причин для этой любви.

Сегодняшний переход был утомителен. Мне казалось, что мы прошли не более 16 верст; очень неприятно в таких обстоятельствах узнать, что придется еще продолжать путь. Я думал было, что мы уже прибыли на место, но оставалось еще три версты; солнце уже давно село, предстояло перейти громадное озеро, лошадь все время скользила, мороз был жестокий… Было отчего прийти в отчаяние, и только очень хороший чай да добрый русский крестьянин утешили меня и заставили забыть всю усталость.

Местность, по которой мы идем уже два дня, очень неровна. Она не годится для крупных военных действий, но представляет удобные возможности для мелких авангардных стычек. Тут сколько угодно оврагов, чередующихся с холмами, лесов с полянами и просеками, долин, имеющих форму амфитеатра, и всего, что может задержать неприятеля.

Вдоль дороги встречается довольно много деревень, но все они очень бедны, жители помещаются вместе со скотом, некоторые хижины настолько покосились, что подперты внутри столбами, – все дышит нищетой и невежеством.

Говорят здесь не по-польски, а по-литовски; это довольно непонятное наречие, которое на слух кажется смесью финского и польского.

Кое-где в деревнях встречаются уже пруссаки.

3 января. Главная квартира в Краснополе, 18 верст от Загар.

Так неприятно покидать хорошую постель, когда знаешь, что предстоит неприятный переход. Так огорчительно вставать до света, чтобы медленно тащиться целый день вплоть до солнечного захода. Вот почему уже пробили общий сбор и сигнал к выступлению, а я все еще потягивался в постели; солнце уже зажгло снега на горах и позолотило вершины деревьев вокруг дома, когда я уселся в хорошие сани вместе с обоими Вадковскими[368] и мы поехали догонять полк, место сбора которого было назначено в Лимви, в восьми верстах от места ночлега. Мы очень быстро доехали до этого городка, и так как ожидали еще один батальон, я зашел пока погреться в ближайший дом. Это оказалась корчма,[369] где можно было получить прекрасный обед; народу было полно, люди все время входили и выходили, трактирщик едва поспевал служить; наконец, я увидел образчик удобств, которые нам обещают в чужих краях.

Вышли мы, предполагая сделать большой переход, но получилось иначе: едва мы сделали 4 версты, как нас остановили в Стабещине, где нам определили квартиры. Солнце еще не прошло и половины своего пути, как я оказался в удобной комнате, со своими красками и бумагами, довольный, счастливый, а главное, вопреки всякому ожиданию.