Читаем без скачивания Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «человек тысячелетия»? - Евгений Кычанов

Мы уже писали о том, что монгольская доктрина отношений с соседями требовала от них безоговорочного подчинения по первому требованию. «Как только враг, отклонив приказ, выпускал хотя бы одну стрелу или метательный камень, в соответствии с государственной системой все убивались без пощады во всех случаях» [Китайский источник, с. 76]. Монголы предпочитали начинать войну осенью, когда кони нагуляют тело, но планы и цели будущей войны обычно обсуждались и определялись весной и в начале лета.

Приказы о мобилизации войска и выступлении в поход передавались быстро и четко, нередко через гонцов, устно, без всяких письменных приказов.

Немаловажно то, как оценивали приемы и тактику ведения боя монголами их современники, в том числе и европейские. Венгерский монах, брат Юлиан, сведения которого относятся к 1235–1237 гг., доносил: «Сообщу вам о войне его по правде следующее. Говорят, что стреляют они дальше, чем умеют другие народы. При первом столкновении на войне стрелы у них, как говорят, не летят, а как бы ливнем льются. Мечами и копьями они, по слухам, бьются менее искусно. Строй свой они строят таким образом, что во главе десяти человек стоит один татарин, а над сотней человек один сотник. Это сделано с таким хитрым расчетом, чтобы приходящие разведчики не могли укрыться среди них… и люди, собранные из разных языков и народов, не могли совершить никакой измены. Во всех завоеванных царствах они без промедления убивают князей и вельмож, которые внушают опасения, что когда-нибудь могут оказать какое-либо сопротивление. Годных для битвы воинов и поселян они, вооруживши, посылают против воли в бой впереди себя. Других же поселян, менее способных к бою, оставляют для обработки земли, а жен, дочерей и родственниц тех людей, кто пошли в бой и кого убили, делят между оставленными для обработки земли… и обязывают тех людей впредь именоваться татарами. Воинам же, которых гонят в бой, если даже они хорошо сражаются и побеждают, благодарность невелика; если погибнут в бою, о них нет никакой заботы, но если в бою отступают, то безжалостно умерщвляются татарами. Поэтому, сражаясь, они предпочитают умереть в бою, чем под мечами татар, и сражаются храбрее, чтобы дольше не жить, а умереть скорее». «На укрепленные замки они не нападают, а сначала опустошают страну и грабят народ и, собрав народ той страны, гонят на битву осаждать его же замок… из всех завоеванных стран они гонят в бой перед собой воинов, годных к битве» [Известия венгерских миссионеров, с. 87–88].

Брат Юлиан собрал достоверные сведения о ведении боя, тактике взятия укреплений и городов, о том, что армия монголов потому и была велика, что состояла «из разных языков и народов», часть из которых шла в бой по принуждению. Мы уже сообщали выше, что все это почти слово в слово повторяется у Чжао Хуна, Джувейни. «От границы Туркестана до крайней Сирии… повсюду, где был царь, либо владетель страны, либо управитель города, что встретили его супротивно, он всех их уничтожил с семьями, преемниками, сродниками и чужаками. Так что, где было народу сто тысяч, без преувеличения сотни не осталось» [О составе Великой Ясы, с. 41]. В 1233 г. при взятии Кайфына Субетай объявил: «Этот город долго сопротивлялся, убито и ранено много воинов, поэтому хочу вырезать его весь» [Китайский источник, с. 76]. Это стало правилом.

Если Чингис-хан считал, что он избран Вечным Небом на роль завоевателя мира и выполняет это высшее предназначение, то те, на кого он обрушил мощь своих армий, сочли его бичом божьим, существом, посланным им в наказание, как это ни удивительно, теми же высшими силами[54]. Вера в повеление высших сил, в то, что мы назвали бы «божественным промыслом», давала одним уверенность в победе, других лишала воли к сопротивлению.

Массовый террор деморализовал противника. Ибн-аль-Асир с возмущением рассказывал о необычных случаях проявления страха перед татаро-монголами: «Так, например, рассказывалось, что один человек из них (татар) заехал в деревню или улицу, где находилось много людей, и, не переставая, перебил их одного за другим, и никто не решился поднять руку на этого всадника. Передавали мне, что один из них схватил человека, и так как при татарине не было чем убить его, то он сказал ему: «Положи голову свою на землю и не уходи». Тот и положил голову на землю, а татарин ушел, принес меч и им убил его. Рассказывал мне человек также следующее: был я с семнадцатью другими людьми в пути; подъехал к ним всадник из татар и сказал, чтобы один из них связал другого. Мои товарищи начали делать, что он им приказал. Тогда я сказал им: он один, отчего бы нам не убить его и не убежать.

Они ответили: мы боимся, а я сказал: он ведь хочет убить вас сейчас, так мы лучше убьем его, может быть, Аллах спасет нас. Клянусь Аллахом, ни один из них не решился сделать это. Тогда я взял нож и убил его, а мы убежали и спаслись. Таких примеров много» [Ибн-аль-Асир, с. 42].

Жестокость стала политикой, об этом мы уже говорили. «Во время же войн они убивают всех, кого берут в плен, разве только пожелают сохранить кого-нибудь в качестве рабов» [Путешествия, с. 54]. Селения были покинуты, а земледельцы уходили голые. «Они предают мечу людей независимо от их возраста, положения и пола». «Только археологические раскопки могут во всей неприглядной правдивости дать представление о масштабах общерусского погрома: вымершие столицы княжеств, тысячи сожженных домов, скелеты разрубленных саблями женщин и детей» [Куликовская битва, с. 9]. Смбат Спарапет ехал в 1247 г. в Каракорум. В районе Самарканда записал он в отчете о поездке: «Я видел несколько городов, разрушенных татарами… Я видел некоторые из них за три дня пути и несколько удивительных гор, состоящих из груды костей тех, кого умертвили» [Армянские источники, с. 65]. Другой армянский автор писал: «Они были настолько жестоки, что если бы я обладал самым хорошим красноречием, то не смог бы рассказать те страдания и горести, которые они дали испить полной чашей в Араратской долине, особенно в городе Ани» [там же, с. 44]. И вполне естественный результат: воля к сопротивлению была подавлена или подавлялась, возникла та рабская покорность, о которой столь красноречиво поведал Ибн-аль-Асир. Ведь везде было одно и то же: в Китае, Средней Азии, в Иране и на Кавказе, на Руси и в Восточной Европе.

Нет больше ни родника, ни реки,Не наполненных нашими слезами.Нет больше ни гор, ни полей,Не потоптанных татарами.Лишь дышим мы едва-едва,А ум и чувства в нас мертвы

Вот это и нужно было завоевателям: чтобы ум и чувства покоренных были мертвы. Они добивались этого, и это способствовало их победам. Это создало легенду о том, что в мире никогда не было армии, которая могла бы сравниться с армией татар.