Читаем без скачивания Севастопольский конвой - Богдан Сушинский

«Вниманию всех жителей Транснистрии! – доносилось из нее. – Под мощными ударами войск королевской Румынии большевистские войска русских начали панически покидать Одессу[54] в надежде закрепиться на Крымском полуострове!..»

– Было бы неплохо, чтобы эта машина проезжала мимо лагеря военнопленных по несколько раз в день, – молвил Николае. – Пленные должны знать о том, что их армия потерпела очередное поражение. А сам ефрейтор, кем бы он ни был на самом деле, должен прочувствовать, что такое плен.

– Правильно: «Десантник», как мы его здесь называем, должен пройти через лагерь военнопленных, это поубавит его спесь.

– Кстати, через двое суток переведите туда же, в подземельное помещение, и сержанта Жодина.

– Но лишь после того, как наши конвоиры проведут с ним воспитательную беседу. В назидание Десантнику.

Адъютант понимающе взглянул на коменданта:

– Именно такой подход я и предвидел, – неохотно признал он, опасаясь, как бы начальник лагеря не заподозрил его в личной симпатии к русским морским пехотинцам.

Спустя двое суток в камеру к Гродову действительно втолкнули Жодина. Он был основательно избит, однако все еще держался на ногах.

– Ты не на эти раны смотри, а на те, что на душе, – угомонил Жорка майора, который при тусклом свете, пробивавшемся сквозь запыленное окно, попытался осмотреть его. – Наши действительно оставляют город, теперь об этом говорят все, даже пацаны, которые крутятся возле лагеря. Неужели такое может быть?

– Может, – спокойно ответил майор. – С приказом Ставки Верховного об отводе войск из города я был ознакомлен еще до нашего рейда в тыл врага.

– Почему же молчал?! – взъярился сержант.

– Мне было сказано об этой тайне только взамен на молчание. Есть такое понятие, сержант, – «военная тайна». Слышал когда-нибудь?

Жодин угрюмо помолчал, понимая, насколько невовремя подвернулся со своим упреком, улегся на подстилку из прелой соломы и вдруг снова оживился:

– Я тут с одним старшиной подружился, из тыловиков, который немного понимает по-молдавски. Так вот, он слышал, как конвоиры говорили между собой, что наиболее крепких из нас будут отбирать для отправки в Румынию, для работы на заводах. Понятно, что каждому из конвоиров хотелось бы попасть в охрану этого конвоя, чтобы побывать на родине, вот они и балагурят. А что, все может быть…

…Осень просачивалась к пленным через зарешеченное окошечко, разбитое стекло из которого конвоиры предусмотрительно изъяли. Благодаря ему Гродов видел, как опадала последняя листва на молодом каштане, ветки которого нависали над их темницей; как ночами шли косые дожди, нагонявшие вместе с влагой первые осенние холода… А еще он видел, как прямо напротив его окошечка румыны устанавливали вышку для часового, вооружив его затем пулеметом.

После избиения в комендатуре лагеря сержант в течение нескольких дней чувствовал себя очень скверно и, вынашивая планы побега, майор ждал, когда тот окончательно придет в себя. Он не видел особой сложности в том, чтобы завладеть винтовкой часового, но возникал вопрос: как быть дальше? Как прорваться сквозь ворота, как преодолеть опоясанную поверху колючей проволокой ограду?..

Один из охранников, которые прохаживались между его подземельем и соседним, еще большим, которое румыны использовали в качестве карцера, как-то обронил, что пленных русских становится все больше, и за окраиной местечка, в степи, возводят настоящий большой лагерь. «Строить его помогает какой-то германский офицер из гестапо, – уточнил он. – Обещает, что он будет точно таким же, какими коммунисты усеяли всю Сибирь. По тем же проектам».

«Тогда, – вселял в себя веру майор, – может быть, попытаться бежать во время переселения лагеря или уже оттуда, из степи?»

Но еще до переселения произошло два события, которые резко изменили жизнь пленников. Однажды под вечер из местечковых кварталов стала доноситься пальба, а над самим лагерем взвились вверх сигнальные ракеты. Презрев дисциплину и инструкции, конвоиры у камеры десантников визжали от радости и время от времени пускались в пляс, то и дело выкрикивая: «Одесса наша! Русские бежали из Транснистрии! Наши войска вошли в город!»

В разгар этой свистопляски дверь открылась, и под прикрытием двух винтовочных стволов в их проеме появился старший лейтенант, представившийся заместителем начальника лагеря. В руках у него была бутылка с вином и стакан.

– Господин ефрейтор, – обратился он к Гродову, – комендант предлагает вам разделить нашу радость, выпить за победу румынских войск.

– Передайте капитану, – вежливо ответил майор, – что мы обязательно выпьем с ним, причем дважды: когда Красная Армия вернется в Одессу и когда ее части войдут в поверженный Бухарест.

Надев стакан на горлышко бутылки, румын стал лихорадочно шарить пальцами по кобуре, но в последнее мгновение, когда пистолет уже оказался в его руке, послышался внушающе спокойный голос Гродова:

– Нет, если вы уж так настаиваете, лично с вами мы можем выпить. Например, за прекрасных румынских женщин.

– Жаль, что комендант почему-то взял тебя под свое попечительство, – буквально задыхаясь от ненависти, проговорил офицер и, еле сдержавшись, чтобы не запустить бутылкой в пленного, вышел.

А еще несколько дней спустя десантников относительно сытно накормили, вывели из подземелья и поставили в небольшую колонну, которая уже готовилась к погрузке на машины.

– Куда это нас? – успел майор спросить у конвоира, который охранял их в каземате, и с которым он наладил более или менее дружеские отношения.

– Недалеко, в Очаков. Оттуда на барже – в Румынию, – вполголоса пробубнил унтер-офицер. – Но считайте, что вам повезло. Многих из тех ослабленных и больных, которые остаются здесь, наверняка расстреляют. Или же «подарят» германцам, которые их тоже не помилуют.

34

Антонеску уже собирался ехать на аэродром, чтобы отбыть оттуда в Одессу на парад победы, когда адъютант доложил, что пришла радиограмма от командующего 4-й армией генерала Якобича о том, что город полностью очищен от советских войск и дезертиров его войсками. В ней также сообщалось, что в новой столице Транснистрии уже создаются румынские органы власти, действуют военная комендатура и городское управление сигуранцы.

Маршал пробежал взглядом по победной реляции командарма, и лицо его передернулось в кисловатой ухмылке.

– Вошел бы ты в этот город, – отшвырнул он телефонограмму, – если бы русские сами не оставили его в связи с ситуацией в Крыму и на конвойном фарватере, жестко взятом под контроль нашей и германской авиацией! Так и топтался бы у его дальних предместий до самой зимы.

– Позволю себе заметить, господин маршал, что в генштабе о новом командарме такого же мнения, – вежливо склонил голову на бок полковник Питештяну. – То есть не очень высокого… мнения.

Антонеску окатил своего адъютанта усталым, презрительным взглядом: «Он позволил себе заметить!» Казалось бы, вот она – долгожданная победа под Одессой, а главкома румынских войск почему-то все раздражало. Это действительно победа, но не та, на которую он рассчитывал, отдавая приказ своим войскам форсировать Днестр. Однако главное заключалось не в этом. Маршал понимал, что завтра же фюрер потребует, чтобы все войска, освободившиеся в ходе Одесской операции, были переброшены в Крым или еще дальше – на Дон, не учитывая, что румынская армия и так уже ослаблена.

– Начальнику генштаба было приказано подготовить доклад о потерях наших войск во время боев за Одессу, – напомнил маршал своему адъютанту. – Он уже готов?

– Так точно, господин маршал. Доклад у меня, – открыл увенчанную национальным гербом папку адъютант, дабы положить на стол перед кондукэтором еще один лист. – Сам начальник генштаба ждет в приемной, чтобы лично разъяснить любую из указанных там цифр.

– Пригласите его, полковник, вдруг и в самом деле понадобится.

Но когда начальник генштаба вошел, вождь нации даже не взглянул на него, он уже весь был поглощен докладом, который кого угодно способен был поразить своей бездушной армейской статистикой. Как явствовало из этого документа, осада Одессы продолжалась семьдесят дней, с 8 августа по 16 октября, и только из состава военнослужащих 4-й армии в этой операции было задействовано более трехсот сорока тысяч солдат и офицеров, из числа которых более девяносто тысяч было потеряно убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

«Потерять девяносто тысяч на подступах к первому же крупному городу за Днестром! – мысленно ужаснулся верховный главнокомандующий. – Каковыми же были бы потери, если бы русские не получили приказ своей Ставки об эвакуации и продолжали защищать Одессу до последнего солдата, как, собственно, и намерен был действовать командующий войсками оборонительного района контр-адмирал Жуков? А ведь в Бухаресте еще не перевелись горячие головы, которые ждут, когда с этим воинством, – брезгливо поморщился маршал, – мне удастся добить русских на Урале, установив окончательную историческую границу Великой Румынской империи».