Читаем без скачивания История военно-окружной системы в России. 1862–1918 - Николай Ковалевский

Восстановление порядка в армии в таких условиях становилось задачей практически невыполнимой. Дисциплинарные суды продолжали существовать лишь формально, солдатами они не признавались. «Следствия провести не представляется возможным, – заявил генерал Брусилов на совещании в Ставке в начале мая, – наложить дисциплинарные наказания ни один из начальников не решается»[817]. Вообще механизм взаимодействия различных органов власти для поддержания порядка был разрушен. П.А. Половцов так описывал свои впечатления от операции по освобождению после подавления июльского восстания дома балерины М.Ф. Кшесинской, в котором обосновались лидеры большевиков: «При старом режиме существовали определенные правила содействия войск гражданским властям, теперь же неизвестно взаимное отношение лиц, собравшихся на месте происшествия, то есть меня, товарища прокурора, всяких комиссаров, а также представителей Совета, взявших на себя роль посредников между осажденными и осаждающими»[818]. Возвращение по настоянию главковерха генерала от инфантерии А.Г. Корнилова к смертной казни на фронте в отношении дезертиров было крайне непопулярной мерой среди солдатских масс.

Справедливости ради надо отметить, что эйфория первых весенних месяцев иногда давала и положительные примеры революционного патриотизма, которые командование всегда старалось подхватить и максимально растиражировать среди солдат. Так, 28 марта главнокомандующему армиями Западного фронта была направлена телеграмма от имени солдат и офицеров 1-го запасного артиллерийского дивизиона Минского военного округа численностью до 7 тыс. человек с просьбой сформировать из его состава отдельную артиллерийскую бригаду и отправить на фронт. Телеграмма немедленно была размножена типографским способом и распространена среди войск Западного фронта[819]. Однако сколько-нибудь заметного эффекта этот пример не принес: армия быстро и необратимо разлагалась.

Попытки правительства популистскими мерами поднять свой авторитет в глазах солдат, как правило, оканчивались плачевно. Составленные в демократическом духе приказы, продавленные советами и военными комитетами, зачастую усугубляли развал армии, делали его необратимым. Под давлением солдатских масс, а также министра земледелия А.И. Шингарева, заявившего, что «если не будет сброшено с рациона до миллиона ртов», то он совершенно не берет на себя ответственности за питание армии»2,10 апреля 1917 г. правительством было принято решение о демобилизации солдат, достигших 43-летнего возраста. Ранее, 5 апреля, Временное правительство санкционировало отпуск из запасных частей внутренних округов на сельхозработы в родные края солдат старше 40 лет. С точки зрения правительства эти решения должны были способствовать предотвращению кризиса сельского хозяйства, лишившегося рабочих рук. Громадный же негативный их эффект состоял в том, что в армии эти распоряжения были восприняты как начало демобилизации; более молодые солдаты возмущались тем, что остаются в окопах и казармах, самовольно покидали части. Само увольнение старших возрастов протекало хаотично: «Никакая нормировка не могла уже остановить стихийного стремления уволенных вернуться домой, и массы их, хлынувшие на станции железных дорог, надолго расстроили транспорт, – вспоминал А.И. Деникин. – Некоторые полки, сформированные из запасных батальонов, потеряли большую часть своего состава; войсковые тылы – обозы, транспорты расстроились совершенно: солдаты, не дожидаясь смены, оставляли имущество и лошадей на произвол судьбы; имущество расхищалось, лошади гибли»[820]. К 1 июня было уволено до 350 тыс. нижних чинов[821]. Не меньшее их число дезертировало, не вернувшись с полевых работ. Запасные части окончательно разложились и почти поголовно требовали увольнения.

На окружном уровне также нередки были подобные инициативы, имевшие разлагающий эффект. Так, в штабе Петроградского округа по распоряжению заместителя командующего войсками поручика А.И. Кузьмина, члена эсеровской партии, издали непродуманный приказ о восьмичасовой службе, понятый во всех частях по-своему: от восьми часов строевых занятий до восьми часов просто нахождения в казарме. От этого возникло немало недоразумений и в конце концов приказ стали считать пожеланием, «приводимым в исполнение сообразно особенностям службы»[822].

Одним из неудачных способов избавиться от избыточных солдатских масс в тылу, снизить революционный накал и одновременно ликвидировать некомплект в действующих частях стало ускоренное формирование третьеочередных дивизий из состава запасных частей с последующей их отправкой на фронт. Запасные полки в полном составе стали отправляться в действующую армию. В июне и июле в общей сложности туда отбыло 90 запасных полков[823]. Всего до конца августа 1917 г. на фронт было отправлено 1,9 млн человек[824]. В результате в условиях, когда нормальная система призыва на военную службу практически разрушилась (к тому же были исчерпаны источники пополнения), численность постоянного и переменного состава в частях внутренних округов стала резко падать. Так, к 1 июня 1917 г. войска в этих округах насчитывали около 1 800 000 человек, а к 1 сентября там оставалось только 1 087 000 человек. Отправка полков проходила в условиях чрезвычайного брожения в солдатской среде; повсеместно принимались резолюции о «контрреволюционном» характере действий властей, выводивших из городов «революционные гарнизоны», выполнявшие функции «защиты демократии»[825]. После зачитки в полках телеграммы о предстоящей отправке резко увеличивалось дезертирство. В некоторых ротах из 250 человек оставалось около 60[826]. В Московском и некоторых других военных округах возникшие в июле беспорядки были подавлены с помощью оружия. Выставляемые окружными управлениями заслоны на узловых станциях ежедневно задерживали сотни дезертиров. По некоторым данным, дезертирство из маршевых подразделений, прибывавших на фронт в 1917 г., составляло от 50 до 90 %[827]. В то же время неясная политическая обстановка тех дней и массовость явления приводили к тому, что местные воинские начальники не решались применять к дезертирам крутые меры, а ограничивались лишь их задержанием.

Прибывшие в действующую армию в течение 1917 г. пехотные дивизии, укомплектованные запасными и ратниками старших возрастов и неопытными офицерами, по единодушному мнению мемуаристов, сразу стали самой благоприятной почвой для антивоенной агитации, «гнойными нарывами», быстро разлагавшими и соседние соединения[828].

К сказанному следует добавить, что приобретшее катастрофические масштабы дезертирство по пути следования на фронт сводило на нет все усилия по пополнению полевых дивизий. По данным А.И. Верховского, с сентября 1917 г. занимавшего должность военного министра, на 25 августа некомплект во всех фронтах возрос в общей сложности до 674 тыс. человек. Оставшиеся во внутренних округах людские ресурсы, годные для отправки в действующие войска, исчислялись цифрой не более 450–500 тыс. человек[829].

После ликвидации июльского 1917 г. политического кризиса в Петрограде, положившей конец двоевластию, и последовавших вслед за этим беспорядков в различных округах у некоторых военачальников «почувствовалась возможность командовать войсками, а не только заниматься бесконечной болтовней»[830]. В частях стали налаживаться занятия, появились элементы дисциплинированности. Сыграли свою роль и объявления о введении военно-революционных судов и смертной казни на фронте. Однако уже в конце июля ситуация вновь стала выходить из-под контроля. Большинство арестованных в начале июля агитаторов, в основном из числа большевиков, вскоре были выпущены на свободу по требованию солдат. Из-за противодействия последних фактически не действовали чрезвычайные судебные органы. Смертная казнь из-за справедливых опасений военного руководства вызвать ею еще большие беспорядки не получила какого-либо распространения.

После корниловского выступления в конце августа 1917 г. настроение солдатской массы существенно изменилось, в военных комитетах обострились политические противоречия. Уже 13 августа командующий войсками Московского округа А.И. Верховский, присутствовавший на Государственном совещании в Москве 12–15 августа, заметил в своем дневнике, что царящий на совещании настрой на вооруженный переворот обречен на неудачу и лишь окончательно изолирует офицеров от солдат, «такая авантюра толкнет разложение гигантскими шагами вперед»[831].

Действительно, оборонческая риторика находила все меньше отклика в армии. Большевики укрепляли свое влияние в комитетах, в большинстве из которых произошли перевыборы.