Читаем без скачивания Кот баюн и чудь белоглазая - Александр Ладейщиков

Когда Коттин крикнул корчмарю — «Снетка котелок, сметаны миску, хлеба каравай!» — хозяйские шаги уже удалялись по направлению к амбару, откуда шёл дымок, доносящий всевозможные вкусные запахи. Только тут Коттин понял, насколько он голоден — кишки были пустыми, они пели заунывные песни, толкали друг друга, завязывались узлами.

Постепенно кружало заполнялось людьми — сначала заскочил нечёсаный мужичок в чёрном тулупе — худая лошадка, запряжённая в сани, стояла возле ворот, грустно жевала, пустую солому. Мужик что-то шепнул одноглазому, тот принёс крынку, поставил её на стол — шаткий, жердяной. Тут же мальчишка подбежал к саням, снял с них мешок с чем-то тяжёлым, потащил в амбар. «Зерно, что ли?» — удивился Коттин, стуча ногтем по жердине — снетков всё не несли. Затем зашёл совсем молодой дружинник, может быть, даже ученик, с расцарапанной мордой. Видимо, что-то не поделил с подружкой, пришёл залить обиду на всех баб, будь они…

Бывший Кот долго пялился на купцов, что допивали третью крынку, слушал громкие разговоры на всевозможные темы — про то, как обустроить Чудь, как вылечить почечуй — а то ни сесть, ни встать; как Карл, король, целовал папскую туфлю — перед возложением на его чело короны.

А снетков всё не несли.

— Да где ты там, дармоед! — мягко и вежливо напомнил Коттин одноглазому о заказе. Принесли сметану, деревянную ложку, каравай чёрного хлеба, разломанный на три части. Рыбы не было.

Купцы доедали второго гуся, пустые крынки стояли под столом плотной толпой — разговоры становились всё громче и сбивчивей. Несколько раз гости вскакивали, били себя в грудь, что-то доказывая — Коттин старался их не слушать, он макал в сметану мякоть чёрного хлеба, вкусно откусывал его, наконец, не выдержал, сказал уже громче:

— Уважаемый! Где рыба? Уплыла в Каспий?

На секунду наступила тишина, сопровождаемая удаляющимися шагами одноглазого хозяина — затем все засмеялись, и как ни в чём не бывало, заговорили вновь. Сначала молодой дружинник, а затем и мужик — с самого краю, подсели за купеческий стол. Те глянули на мужика свысока, но в кружку плеснули. Парня, же хлопали по спине, утешали, и вскоре уже втроём про что-то громко говорили. Потом запели, пустив слезу, и как всегда, привирая:

Собрат по пьяному столу,Плесни-ка в кружку пива!Твоя печаль не ко двору,А слёзы неучтивы.

Мудрее мы, чем мудрецы,Когда есть ковш хмельного.Идём тропой, что шли отцы,И нет пути иного!

Под лавками гора костей —Покушать в меру любим!Десяток жареных гусейДо вечера погубим.

Крестьянин глупый заскочилПрикончить кружку эля.Пока мы пели — всё пропил!А мы уж пьём неделю!

Гремит огромных кружек звон,Под вопли смелых тостов.Мы позабыли даже жён,Хоть их забыть непросто.

Кувшин заморского винаНа золотой потянет.Его мы высушим до дна —И нас на дно утянет.

— И нас на дно утянет! — стукнул кулаком по столу

дружинник.

Только Коттин, выслушав песню, собрался открыть рот, что бы гаркнуть, — «Где мои снетки?», как дверь распахнулась, в харчевню вошёл высокий, в тёмном плаще, под которым угадывалась кольчуга, с мечом на перевязи, с рыжими усами, человек. Все замолкли. Выпивший купец, что постарше, зашептал на ухо молодому дружиннику — Коттин услышал слово «варяг». Рыжеусый свысока воззрился на честную компанию, брезгливо — на кучи гусиных костей, подозрительное количество пустых крынок. Потом сел за стол — чистый, струганный. В это время вбежал кухонный мальчик, испуганно оглядел гостей, увидел Коттина, метнулся к его столу, поставил большую миску, закрытую сверху тарелкой.

— Позвольте вам рыбку, — пролепетал он, стремясь раствориться бесследно как можно быстрее.

— Наконец-то, мои снетки! — прошипел бывший Кот, сдёргивая крышку, и замер, остолбенев. В миске лежали толстые, большие, очень жирные — но караси. На несчастье, или на счастье Коттина, в то самое время, когда он разглядывал, что ему подали под видом снетков, за прилавком возник одноглазый. Он подобострастно выскочил и подал на варяжский стол ендову, полную вышеуказанных белозерских снетков, что за тысячу вёрст в округе слыли деликатесом, как в Кыеве — борщ, например.

— Ты это чего! — возопил голодный Коттин, хватая корчмаря за рукав. — Всяким тут понаехавшим даёшь лучшее?

— Убивают! — заорал хозяин кружала, но его острый торговый ум быстро смекнул, что симпатии посетителей будут на стороне этого немытого, вылезшего из какого-то грязного сугроба молодчика, и он сменил тактику:

— Господин солдат! Вы же наёмник, вижу, вижу вашу выправку! Караси в сметане — вот первейшее блюдо нашей кухни! Снеток — его тут все кушают, даже самый распоследний крестьянин мечет! А карасей в сметане — только вам! Прошу оплатить заказ! — хитрый корчмарь чуть не рухнул от изумления под прилавок, получив от бритого полновесную золотую монету с изображением потёртого крылатого всадника — только смог пролепетать, — Добавка и медовуха за счёт заведения!

Народ зашумел, призывая Коттина успокоиться, продолжить обед, или ужин — быстро темнело. Варяг кушал молча, плевал на столешницу хребты снетков, запивая их заморским вином из кривой, зеленой, с пузырями в стекле, бутыли.

После заявления одноглазого о солдате, разговор сам собой плавно перешёл к оружию, его производству, ношению, употреблению и распространению. Причём, чем дальше прибывающий народ отстоял от оружейного дела, тем с большим рвением и криком отстаивал свою единственно правильную точку зрения. Когда в разговоре о мечах и способах их ковки, гости чуть не сцепились с сильно захмелевшим парнем из дружины, варяг не выдержал, вскочил, чуть не опрокинув только что поданного осетра, дымящегося с жару, в бульоне, закричал с лёгким акцентом:

— Вы ничего не понимайте в настоящих мечах! Моя лошадь, моя собака в оружии понимают лучше вас!

— Слышишь, друг, его конь, его пёс в мечах лучше нас понимают, — гладил по вихрам нетрезвого дружинника толстый чудской купец, вытирая рукавом пьяные слёзы.

— Я торжественно клянусь, — высокопарно провозгласил рыжеусый варяг, доставая свой меч — великолепной восточной работы, отливающий золотом булат с белой изморозью по металлу, — Что отдам свою лошадь и вот этого славного осетра тому, кто имеет оружие благороднее моего! Даже золотой талер не пожалею!

Наступила тишина, все уставились на великолепный булат, на сверкающий синий камень в рукояти меча, на самого рыжеусого варяга — более никто не восхотел объявлять, этого руса «понаехавшим». Вдруг курносый, с белой бородой и усами, с ледяными глазами молодчик, промокший и уже высохший, пахнущий лесом и землёй, в нелепой куртке, сшитой из кусков кожи, тихо встал, и молча, подошёл к столу варяга. Не успел никто опомниться — как он грязной рукой схватил осетра за бок, вырвал огромный кусок. Жутко улыбаясь, запихал его в рот, мурча и облизываясь. Потом схватил всю ендову, потащил на свой стол, на ходу поедая богатую закуску.