Читаем без скачивания Савва Морозов: Смерть во спасение - Аркадий Савеличев

— Не знаю. Отстань!

Они еще посидели перед камином, хотя было уже позднее утро, и несколько раз прибегала снизу горничная:

— Савва Тимофеевич, у Зинаиды Григорьевны истерика!

— Отстань! — Ина нее прикрикнул. — У баб всегда истерики.

Кажется, нижегородец не одобрил его душевной суматохи.

— На посошок, да я уеду в Питер. Не то мы натворим тут с тобой делов.

Никогда они так сухо и неприкаянно не расставались.

Глава 3. Кровавый январь

Новый, 1905–й год Савва Тимофеевич Морозов встречал в Петербурге. Так уж получилось, что ему делать в Москве, дай в Орехове, было вроде как нечего. Поставить на голосование его председательство в правлении Никольских мануфактур матушка Мария Федоровна пока не решилась — пока, до какого‑то своего тайного срока, — ной воли ему уже не было. Молчаливо было условлено, что фабриками управляют сами директора, а директор-исполнитель всего правления… он как бы хозяин только своего кабинета. Хочешь, кури беспрерывно, хочешь, газетки почитывай, даже и запретную «Искру». Все, что надо, власти обеих губерний, и Московской, и Владимирской, знали досконально. Досье и без того вспухло, как чирьяк.

Конечно, стычка с бароном Рейнботом могла стоить бы ему головы, но дело происходило все‑таки в узком кругу, и капитан Джунковский, тоже присутствовавший при сем, сделал все возможное, чтобы скандалец замять. Выносить сор из избы никому не хотелось. Истерика у Зинаиды Григорьевны прошла, а вместе с ней и всякие счеты с мужем. Кроме денежных, разумеется. У каждого свой этаж. Свои любовники и любовницы. Все чинно и благородно. От этой чинности и сбежал Савва Тимофеевич в Петербург.

Было, конечно, и подспудное желание — поговорить с Сергеем Юльевичем Витте. Министр финансов был не только доверенным лицом Александра III, но и его сынка, Николая II. Это больше, чем председатель Совета Министров, который, собственно, ничего и не решал.

Витте хлопотал о списании долгов, накопившихся за проклятую японскую войну, и о новых заграничных займах. Надеялся и на займы внутренние. Мануфактур-советник Морозов льстил себя надеждой, что в этих условиях ему удастся выторговать для купечества необходимые льготы и привилегии. Промышленная машина, расшатанная за войну, скрипела всеми колесами — надо ее смазывать?

Надо.

Сделать это мог только главный смазчик империи — Витте.

Но боже правый, что с ним стало! В последние годы они редко встречались: у Морозова не было особых причин, а у Витте — желания. Слухи о неблагонадежности мануфактур- советника кого угодно могли отринуть. Тем более такую старую лису! Но и Морозов — лис порядочный, приехал не один, а с целой депутацией промышленников, к которой и петербургские заправилы примкнули. Право, Витте, вышедший навстречу, попятился к своему массивному письменному столу — последнему оплоту своей власти над этими всемогущими людьми. Морозов сделал вид, что не замечает его замешательства; вместо двух-трех толстосумов нагрянуло столько людишек, что стульев для всех не хватило — пришлось из соседних кабинетов стаскивать. Хорошо, что Витте был находчив, догадался все свести к шутке:

— Ба, у нас, никак, совещание! Под чьим же председательством, господа?

— Под моим, — вроде как и не заметил подвоха Морозов. — Не возражаете, если, во избежание базара, я изложу общее мнение?

— Не возражаю, — передернул внушительными телесами Витте.

Что он мог еще сказать в ответ этому давнему приятелю-нахалу? Даже потеснился за столом, как бы уступая ему кресло.

Но Морозов просто придвинул поплотнее сбоку свой стул и встал, опершись на спинку.

— Сергей Юльевич, — не изволил он его назвать даже министром, а так, запросто. — Мы не сомневаемся, что вы прекрасно знаете обстановку в стране. Везде недовольства, везде забастовки. Нам, хозяевам, уже не удается улаживать споры. Река народная выходит из берегов, из‑под контроля. Губернаторы? Полиция? Их вмешательство приводит к еще большей смуте. Рубят сплеча, не понимая ничего в заводских и фабричных делах. Если следовать логике, придется всех лучших работников сослать в Сибирь или на Чукотку — бастуют‑то и требуют своих прав как раз грамотные люди. Требования — самая малость. Свобода собраний. Свобода забастовок. да, экономических, — уточнил он, чтобы не обострять разговор. — Ограничение штрафов. Ограничение рабочего дня. Запрет использования женского и детского труда на многих тяжелых работах. Страхование жизни и здоровья. Отмена полицейского мордобоя и полицейской вседозволенности. Суд присяжных — как высший атрибут гражданского права. Надеюсь, понимаете, что в цивилизованных странах.

— В Англии, стал быть? — на купеческий лад заерничал Витте, которому надоело выслушивать эти социалистические прожекты.

Кое‑кто из членов делегации, перед лицом такой министерской власти, подхихикнул угодливо. Морозов знал, что он выходит за рамки предварительной договоренности, но все‑таки?

— Видите, подсмеиваются над вами, Сергей Юльевич? — еще пытался он переломить общее настроение.

Но Витте не был простаком. Витте резонно уточнил:

— Подсмеиваются... над вами! Говорите вы — от лица делегации? Или от своего... частного. лица?

Морозов повернулся к своим делегатчикам:

— Ну?!

Многие отводили глаза.

Витте и это взял на заметку:

— А мы сейчас проголосуем... как в партии господ-товарищей социалистов. Кто за?

Поднялось всего несколько рук, не самых главных. Стало ясно, что ничего путного из их требований не выйдет. Сговаривались прийти с общим, твердым требованием, а заявились с обычной, нижайшей просьбой. Ах, лукавые бородачи! Как бы ни брили рожи и в какие бы заграничные смокинги ни одевались — все равно останетесь «всеподданнейшими коленопреклоненными!»

Уже самому себе, освободившись от обузы делегации и поигрывая во внутреннем кармане браунингом, Савва Морозов вынужден был признаться:

— Этот пройдоха, видимо, затевает какую‑то подлую игру. Ведет себя как провокатор. Говорить с ним было, конечно, бесполезно, и даже глупо. Хитрый скот!

Какой‑то прохожий, по виду учитель или незадачливый доктор, тронул его закаменевшую под шубой руку:

— У вас сердце?

Он выдернул из‑под борта шубы руку, в которой некстати оказался браунинг.

Прохожий в ужасе отпрыгнул в сторону.

Он снимал в эти первоянварские дни номер в гостинице «Астория», но пропадал больше у Горького. Было не так одиноко. Не так тревожно. Хотя в морозном, промозглом воздухе Петербурга чувствовалось приближение какой‑то зимней грозы. Не часто, но бывает. Только при чем здесь пакостная балтийская погода?

Никто уже не сомневался, что сразу после Рождества рабочий люд пойдет к царю. Коленопреклоненно все же? Или с маузерами и браунингами в руках.

— Вот что, Максимыч: в городе будет распоряжаться великий князь Владимир. Он ничуть не лучше московского Сергея, уже приговоренного эсерами к смерти. Петербургский будет позлее, потому что не так подвержен маразму. Не сомневаюсь — погром редакций газет и журналов. Первым делом, пустят юшку интеллигенции. Подумать только — народным заступником стал какой‑то поп Гапон. Имя, имечко‑то какое! Если у гапоновцев и остались какие‑то иллюзии, то полиция смешает их с уличной снежной грязью. Погромы — непременно! Кровь — да ее все жаждут! И твои милые большевички, и...

—... и твои милые купчики?

Сбитый с мысли, Савва рявкнул:

— Да-да! И купчики, и тулупчики дворницкие! Когда народ на улице, ему бежать некуда, кроме как в подворотни. Во всех смутах — подворотни становятся ловушками. Дальше по лестницам — на этажи, которые посветлее. Кто кричал: «Пусть сильнее грянет буря!»? Не обижайся, Максимыч: бурю эту надо по возможности обезвредить. Ты моложе меня, ты в революць-онном фаворе! Нечего на полицию надеяться. Организуй хотя бы в своих редакциях самооборону. И вообще — лучше держать револьвер в кармане. Нету?

Он вытащил свой браунинг и всучил его Горькому:

— Без этой железки на улицу не выходи.

А куда сам пошел? Зачем? Не к Витте же опять!

Слонялся по знакомым купеческим особнякам, а наткнулся на Амфи. Даже этому по старой памяти был рад и затащил в какой‑то бордельный трактир. Амфитеатров изображал из себя тайного знатока столичной жизни. Пожалуй, и не зря. Газета «Новое время», где он был правой рукой главного провокатора Суворина, со знанием дела предрекала: быть морям крови! Главное, чтоб люди поверили в это. Не убоялись бы. А там — дело полиции и казаков!

Амфи, играя на нервах прежней дружбы, пожалуй, искренне советовал:

— Савва, нам с тобой эту кашу не расхлебать. Я буду отсиживаться в хорошо охраняемой редакции, не высовывая носа на улицу, и писать. что высосу из пальца. Знаешь, шкура своя дорога. А ты прямиком отправляйся в Москву, а еще лучше — в Зуево. Авось, судьба помилует. Знаю, был у Витте. Какого черта, Савва? Не дурак же ты, чтоб верить этому кретину? Мало ли что — раньше демократа изображал! Все мы демократы, пока голодны. А при таком‑то пузе, как у Витте? Дело говорю: дуй в свое Зуево!