Читаем без скачивания Восточный фронт - Владислав Савин

А. С. А японские бомбардировщики лётчикам вашего полка сбивать не приходилось?

И. Г. Нашим, нет. Японские бомбардировщики летали сравнительно высоко — на 3–4–5 тысячах, а через пару дней боёв перешли на работу в сумерках, а то и ночью. С ними обычно 'лавочкины' из армейской ПВО 'разбирались'. У 'ла' и высотность побольше, и постоянная связь с постами РЛС — наведения была. Хотя нам, когда мы стояли под Харбином, тоже поступил приказ выделить несколько наиболее опытных лётчиков, для ночного перехвата, но это была сугубо подстраховка нашего командования. Наши сделали несколько тренировочных вылетов ночью (благо оборудование аэродрома ночные полёты позволяло), но потом началось японское наступление и это дело мы благополучно забросили.

А. С. Вопрос, а все ваши сбитые фотоконтролем были подтверждены?

И. Г. Конечно! На всех истребителях нашего полка стояли ФКП. К слову, немецкие. Как приземляешься, так фотолаборант бежит, вынимает плёнку, а когда ставил новую, то требовал подписи у лётчика и оружейника, что, мол, плёнку поставил и что оружие у истребителя уже было снаряжено (или не снаряжено, если вылет был учебный).

А. С. А что ещё немецкого стояло на ваших истребителях кроме ФКП и узлов подвески?

И. Г. Разве узлы подвески были немецкие? Я не знал.

А. С. Ну, если не немецкие, то по немецкому образцу. И всё‑таки, что ещё?

И. Г. Рация. Если не чисто немецкая, то из немецких деталей точно. Хотя все переключатели и индикаторы у неё были с подписями на русском языке. И ещё — счётчики снарядов на 'тяжёлых' был итальянскими. Это мне Лёва Манзон сказал. В остальном, всё было отечественным. По крайне мере, ничего другого не вспоминается.

Маньчжурия, севернее г. Гирин. 14 июня 1945.

— Шайзе! Швайн! Проклятая желтомордая обезьяна! — злился майор Фогель — меня, европейца, германского офицера, бить бамбуковой палкой перед строем! Видел не раз, в их обезьянской армии так наказывают нерадивых новобранцев — но я‑то тут причем? Ефрейтор конечно идиот, но в одном он совершенно прав. Азиат, даже в генеральском чине, все равно останется макакой. Дикари, даже когда говорят по — человечески — никогда не понять, что у них в голове! Еще хуже тех, которых дрессировал мой дед, офицер Кайзеррайха, в Танганьике — уж те не посмели бы насильно гнать белого человека воевать за какого‑то их вождя Большую Макаку! А эти желтомордые — пусть сами дохнут за своего императора, а мне это зачем?

Майор оглядел готовую к маршу колонну танков, и настроение у него испортилось окончательно.

— И какого дьявола я вообще влез в эту авантюру? Думал, когда русские придут в Германию, то страшно отомстят, устроят то же самое, что и мы на их территории. И казалось спокойнее отсидеться подальше, тем более на повышенном жаловании, и обещанном продвижении в чинах. Довольно с меня и Днепра, и Варшавы, три раза в танке горел, в четвертый раз могло и не повезти. Думал, будет лишь обучение туземного персонала — ага, сейчас! Генерал Сэйити Кита, сволочь, недочеловек, макака недоношенная — всерьез ведь хотел мне голову отрубить! Но после ограничился — палками, перед строем. Меня, офицера, белого человека! Шваль.

Фогель влез в командирскую "пантеру", занял свое место. Сидеть было больно.

— Скоты — подумал он, взглянув на экипаж — улыбаются, чего‑то там вежливо говорят. И убьют не поморщась, лишь им покажется, что я не горю желанием за их императора сдохнуть. Сами верят, что если завтра в танке сгорят, то сразу вознесутся в сады Аматерасу! Ну так животы себе разрежьте, с тем же результатом! Ведь все мы до вечера не доживем! Идиотский приказ — будь это немецкая танковая дивизия, при надлежащей поддержке артиллерией и люфтваффе, тогда шанс был, и то, не меньше половины бы сгорело! А с этими, и на этом, в бой идти — верная смерть!

Приказ был убийственный. Атаковать русских, пытаясь прорвать кольцо окружения вокруг лучших дивизий Квантунской армии, при неудаче обреченных на смерть. Так они и так обречены — сам Манштейн под Сталинградом в лучшем положении зубы себе обломал! Ясно ведь, что обезьяна — генерал, не желая себе брюхо резать, жаждет показать свое усердие — ну а что мы все сгорим, так это у макак считается за честь! Будь я во главе этого стада, то поставил бы "кошек" во вторую линию, как снайперов — истребителей, пока русские будут выбивать мясо, расходный материал на жестянках. Ближний маневренный танковый бой не для "пантеры", для того она слишком тяжела и неповоротлива, один на один с Т-54 еще шанс есть, но когда их два, три, это конец, пока дерешься с одним, другие зайдут с борта. Ну а новая модель, Т-54–100, пробьет "пантеру" в любом ракурсе, с предельной дистанции! А если там у русских тяжелые танки и самоходки с 12–сантиметровой пушкой, тогда сразу можно стреляться — хоть умрешь быстро и легко! Но в японской армии, не принято давать советы вышестоящему, даже если приказ даже заведомо идиотский. Тем более — слушать того, кого только что били палкой "за трусость".

— Командовать передовой ротой, это высокая честь! Идите и будьте достойны… хорошо умереть, трусливый гайдзин!

Даже разведданными не поделился. Кто там, где? У макак считается, что генерал должен решать — а подчиненные, исполнять не задумываясь. Командующему виднее! Интересно, после неминуемого разгрома у него хватит хваленой японской чести, самому вспороть себе пузо? А я не нанимался подыхать за этих жёлтых макак! И их главной макаке — императору, я ничего не должен! Я присягал Рейху и фюреру. Теперь Рейха нет, и фюрер если и жив, то недолго, уж Сталин не настолько добр, чтобы не казнить такого врага, коль поймал! Значит, я свободен от присяги и могу позаботиться о себе сам! Только как?

Кретины! В колонне одни танки! А, где‑то в хвосте плетутся несколько грузовиков с пехотой. И мы обогнали кого‑то по пути. Значит, идти в бой придется без панцергренадер! А у русских солдат есть гранатометы, не хуже чем "панцерштрек", и влепить из него в борт танку, переползающему через траншею, очень легко! И в горячке боя пленных не берут! Я не хочу умирать, на чужой земле, вдали от фатерлянда. Желтомордые даже хоронить меня не станут, просто бросят, как собаку. Если с танком не сгорю!

И тут завыло, загрохотало. Артиллерийско — минометный налет, и калибры не меньше пятнадцатисантиметровых! Хорошо, по середине колонны, и даже ближе к хвосту, вот не завидую пехоте на грузовиках! И команда по радио — за год службы, Фогель научился если не свободно говорить по — японски, то хотя бы четко понимать командные слова. Вперед — что ж, разумно, броском выйти из‑под обстрела. Не нравилось лишь дефиле впереди, его так легко было накрыть огнем! Но проскочили свободно.

И тут впереди засверкали выстрелы танковых пушек. "Пантера", идущая впереди, вспыхнула как костер. Двенадцатисантиметровые — кошмар для панцерваффе, с сорок третьего года! Пожалуй, макака — генерал рассудил правильно: единственный наш шанс против русских "толстокожих", это быстро сорвать дистанцию, вблизи друг друга взаимно пробиваем, но у "пантеры" пушка скорострельнее. Вот только "пантера" не Т-54 и даже не "тройка", не настолько подвижна! А у русских там стреляют не меньше полусотни стволов, даже если мне чертовски повезет разменять свой танк, свою жизнь на один русский, то сам все равно сгорю — а я не хочу умирать на этой войне, за каких‑то желторылых, не хочу! Стоять, идиот (это мехводу)! За дымом — они нас не увидят! Макаки, чего уставились, все? Не понимаете, что в бою надо не только вперед? Кретины. Ну что ж… другого случая не будет!

— Цель справа десять, танк. Стреляем, и сразу вперед, бронебойным заряжай!

Заряжающий нагнулся к боеукладке. Это хорошо, из всего экипажа он самый опасный! Наводчик, водитель и пулеметчик — все спинами ко мне, да еще и смотрят в оптику. А заряжающий глядит на командира, сидит у него в ногах — и под его рукой штатный МР-40 на борту закреплен. У остальных танкистов оружия нет, кроме тесаков — вакидаси на поясах. Обезьяны, у вас в других танках, даже легких "ха — го", вот как там втроем вообще поместиться можно — командир с длинным мечом — катаной, с ней же из горящего танка выскакивать неудобно! Ну, ваша дурь, хуже лишь вам!

Рука скользнула к потайному карману, нащупала "браунинг", взятый у пленного англичанина в Тобруке. Заряжающий умер первым, ткнулся головой в боеукладку, тонкий ручеек крови из дырки в голове. Хорошо, что не парабеллум — были бы все мозги на броне, фу, грязно. И другие макаки успели бы сообразить — но звук у браунинга тихий. Вторым умер наводчик, обмяк на сиденье. Пулеметчик заорал что‑то, схватившись за тесак — ну и как он будет колоть назад, вывернувшись со своего кресла? Он умер третьим, тем временем мехвод отчаянно пытался открыть люк, будь крышка откидной, а не сдвигающейся вбок, у него был бы шанс, а так он успел лишь высунуть голову, и рухнул обратно, с пулей с спине.