Читаем без скачивания Восточный фронт - Владислав Савин

И летят четыре десятка снарядов в залпе. Прямой наводкой промахнуться трудно, особенно если за прицелами фронтовики, отвоевавшие по году или два. А наш калибр на такой дистанции и для "королевского тигра" был бы смертелен. А гаубицы и минометы продолжают бить по дефиле между холмами, там ад, что‑то горит, сильно и хорошо! И горят танки перед нашей позицией, нам даже трудно разобрать новые цели. А "Чи — Ха" и "Ха — Го" прямое попадание 122мм снаряда просто разносит на куски!

Японцы тоже стреляют. Но пробить толстую полусферическую башню КВ-54, одну лишь возвышающуюся над землей, не под силу даже снаряду "пантеры"! Японские танки ползут по склонам над дорогой, лезут через гребень слева и справа — еще две колонны тоже подошли! Да сколько ж вас, сволочи, тут?

А кто там бьет по бортам левой колонны? Ракурс странный — наших там быть не должно!

Ни фига се — одна из "пантер", прячась за подбитыми и развернув башню, лупит по своим! И попадает! Что там за коммунист — антифашист нарисовался?

И тут появляются наши штурмовики. Три десятка — целый полк. И Яки сверху. Приказываю авианаводчику — пусть обработают за дальним гребнем, на поле перед нами мы и сами справимся. И начался для самураев содом, гоморра и страшный суд вместе взятые! Там еще позади пехота их подходила, кому в машинах места не нашлось, тоже попала под раздачу! В общем, сожгли танковую дивизию со всем приданным, ко всем чертям!

А когда все кончилось, та самая "пантера" выползла на дорогу, башня назад повернута, на антенне белая тряпка. Сдается самурай? Приказываю — не стрелять, если только не попробует пушку на нас повернуть.

Переваливает японец через наши траншеи, и оказывается прямо перед наведенным стволом КВ. Останавливается, и открывается люк не командира, а мехвода, и вылезает фигура с белой тряпкой в руке. Я приказываю привести пленного к себе на КП — и вижу не японскую, а вполне европейскую морду.

— Их бин майор Фогель. Разделяю убеждения "свободной Германии" и служил в сорок втором под началом генерала Роммеля! Был насильно принужден желтомордыми макаками воевать против Красной Армии. Желаю быть полезным новому фатерлянду, и СССР.

— Не врет: в танке там весь остальной экипаж, мертвые, он их всех перестрелял — говорит Азаров, протягивая мне маленький плоский браунинг — и своих хозяев он пожег не меньше десятка.

— Герой! — отвечаю я — как грабить, то рад стараться, а как против силы, так в кусты? Интересно, что бы он пел, если бы это японцы на нас наступали? Тьфу, смотреть противно! Допросите его, что он знает о силах, расположении и планах противника. И в плен его, в тыл — что еще с ним делать?

Еще помню, уже когда мы шли вперед, по той самой дороге, мимо горелой японской техники. На броне разбитого танка, стоящего на самой обочине, так что всем проезжающим было видно, кто‑то написал:

— Это вам за тот Мукден, суки самурайские!

И ниже:

— Деды, спите спокойно. Мы за вас отомстили — и добавим еще!

Генерал Сэйити Кита, командующий 1 м японским фронтом. Мукден — Порт — Артур, Июнь 1945.

Это был подлинный марш смерти.

Знаю, что гайдзины успели назвать так то, что было на Батаане, три года назад. Не задумываясь, что те, кто шли тогда — уже были мертвы. Потому что нельзя назвать живым — того, кто сдался врагу не по воле сюзерена, а по собственной трусости, чтобы спасти свою жизнь. Но жизнь капитулировавшего труса — стоит меньше, чем пыль под ногами!

И разве трус, пусть с лучшим оружием, и в лучшей броне — достойнее настоящего воина? Но что делать, если врагов неисчислимо много — а в твоем войске далеко не все мастера? Выжившие в Гиринской бойне рассказывали, это было как бросание куриных яиц в каменную стену. Наши танковые дивизии, главная ударная сила Квантунской Армии, погибли, не сумев потеснить русских даже на шаг! И не было сомнения, что повторная атака привела бы к полному истреблению того, что еще уцелело! Встать в оборону, не спасет — после того, как половина наших войск погибла в приграничных укрепрайонах, мощных рубежах, которые Япония строила четырнадцать лет — теперь же предстояло развернуть фронт в открытом поле, а русские же, по словам моего начальника штаба, "только размялись и вошли во вкус"!

Но мы готовы были умирать, если на то будет воля страны Ямато! Однако наша гибель не была угодна Аматерасу, и утром 15 июня Квантунская Армия получила приказ на общее отступление. Пока русские не начали атаку, перегруппировав силы — у нас были сутки или даже двое, чтобы оторваться от врага! Однако мы не бежали, нет — никто никогда не может видеть убегающего самурая. Мы отступали в полной дисциплине и порядке!

Хотя русская авиация прежде была менее активна южнее Мукдена, ее хватало, чтобы максимально затруднить железнодорожные перевозки. Бомбовым ударам подвергались станции, особенно при скоплении на них эшелонов, а также мосты. Даже пара истребителей — охотников была опасна — атакуя состав на перегоне, она расстреливала паровоз, а через час прилетали бомбардировщики. Что до автотранспорта, то он был первыми целями при налетах русской авиации на колонны в нашем тылу — а потому, автопарк Квантунской армии уже испытывал большой некомплект по состоянию на 15 июня. И наши пехотные дивизии, как правило, не были моторизованы. Потому, мы должны были отступать в пешем порядке, бросив часть тылового имущества, и оставив большинство артиллерии в отрядах прикрытия. В эти отряды, имеющие целью задержать русских насколько возможно, вошли также и все легкораненые. А тяжелораненых (исключая старших офицеров) пришлось заколоть штыками, чтобы спасти от позора плена. И это были лишь первые жертвы нашего "марша смерти".

Налеты русской авиации на отступающие колонны были уже с полудня 15 июня. Это были двухмоторные бомбардировщики, пока еще в относительно малом числе — ад начался, когда на следующий день появились штурмовики! Мне лично довелось видеть, как четверка этих проклятых стальных драконов проносится над дорогой, расстреливая людей сотнями — и это было еще не самое худшее! Когда же атакуют эскадрилья за эскадрильей, причем повторно, раз за разом, замыкая круг, до полного расхода боекомплекта — это тайфун, сметающий все! На земле оставались лишь трупы. Потому что мы не могли позволить себе выносить раненых, на своих плечах, ведь у нас почти не осталось транспорта, нам приходилось добивать своих же товарищей, кто не мог идти. Впрочем, тех, кто был ранен в ноги, мы оставляли в кювете, с гранатами — дав возможность умереть в последнем бою.

В это время русские, растерзав оставленные нами заслоны, бросили в преследование танковые корпуса. Наше спасение было лишь в быстроте — хотя двигаться днем было смертельно опасно. Но и места ночевок, если только они были не в китайских деревнях, стали подвергаться бомбежкам. С 16 июня русские бомбардировщики стали массировано применять не только бомбы, но и напалм. А также кассетные противопехотные мины, которыми прежде засеивали с воздуха наши аэродромы — взрываясь, они разбивали колесо машины или повозки, или отрывали ноги не только у наступившего, но и у его соседей; заметить такие мины на дороге ночью было очень трудно. Тогда мы стали гнать впереди войсковых колонн толпы мобилизованных китайцев — оставляя трупы подорвавшихся и убитых, раненых и добитых, расстрелянных за отказ идти или при попытке к бегству. В час, когда тысячами гибнут сыны Ямато — презренные жизни чужаков не стоят и вовсе ничего!

Мы убивали и своих, кто не мог идти дальше — чтобы не унижать их позором русского плена. Помню, как по приказу командира 17й дивизии убивали женщин походного борделя, там были не только китаянки, но и японки, и всем им отрубили головы, чтобы не отдать на растерзание и потеху русским солдатам. Также, убивали нарушителей дисциплины — в течение всего времени, в войсках поддерживался образцовый порядок, и тот, кто посмел самовольно бросить оружие, или иное имущество, доверенное к переноске, подлежал немедленной казни. И конечно, убивали китайцев — завербованных носильщиков, или проводников. После прохода наших колонн оставалась земля, усеянная трупами, японскими и чужими — и над всем этим стальными стаями летали русские самолеты, обильно сея смерть.

Но дух воинов Ямато не был сломлен! Отмечу еще один важный факт. При появлении русских штурмовиков, большинство японских командиров батальонов и рот требовало от своих солдат не прятаться в канавах, а стрелять залпами по воздушному врагу, строем, с колена, или даже стоя. Хотя это не наносило вреда бронированным Ил-2, и увеличивало наши потери от бомбежки и пулеметного огня, но имело несомненный результат в повышении боевого духа армии, препятствуя ее обращению в бегущую в панике толпу. Оттого 17 июня я, своим приказом, утвердил по вверенным мне войскам именно такой обязательный порядок действий при авианалете. Лишние потери имели в данном случае малое значение, в сравнении с тем, что армия дошла до конца в полном порядке, готовая немедленно вступить в бой.