Читаем без скачивания Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

Он:

«Мы уйдем вместе».

Поколебавшись секунду, Феодора согласилась. Они немедленно двинулись в путь. Он нагрузил свою лодку провиантом — хлебом и вяленой рыбой. Ветер оказался попутным. Пять дней они шли вдоль берега, иногда приставали к берегу на ночь, чтобы поспать. Филипп греб, пока хватало сил, потом пускал лодку по воле волн, или же они выходили на сушу и устраивали на берегу привал. Иногда Феодора не могла встать от слабости. Филипп был счастлив. А она, чтобы доставить ему удовольствие, тоже старалась выглядеть счастливой.

На берегу вблизи X они покинули лодку. И тут Феодора взяла Филиппа за руку и призналась ему в своем намерении: она держит путь в пустыню, он не должен следовать за ней.

«Я хотела излечить Тита. Льстила себя надеждой, что способна на это. Но врачеватель заболел сам. Я отреклась от Бога, в которого верим и ты и я. Я пошла против него. Я служила князю тьмы. Я пропала, Филипп, мой хороший. Не дотрагивайся до меня, не то злой дух перекинется и на тебя тоже».

На все просьбы и слова Филиппа она отвечала:

«Дорогой мой Филипп, не иди за мной, не доводи меня опять до слез. Я должна предстать перед всевышним и принять от него кару».

Услышав громкие стенания Филиппа, Феодора еще на минуту вернулась к нему; она повелела ему сохранять твердость. В эти мгновения на лице у нее уже появилось выражение нездешней строгости.

Филипп не вернулся на лодке в Александрию. В X он прожил ровно год, ожидая Феодору. Наконец он все же отправился домой, на сей раз как потерпевший кораблекрушение Филипп, богатый купец, который намерен вернуть себе имущество и наказать тех, кто в его отсутствие причинили зло ему и его близким.

Когда молва о возвращении Филиппа достигла ушей Тита, он исчез, куда-то спрятался. Из своего убежища Тит пытался доказать, что Филипп самозванец. Суд установил личность Филиппа. Его мать и друзья засвидетельствовали, что он тот, за кого выдает себя. Теперь Филипп стремился поймать Тита и наказать его. Преступления Тита получили огласку. Земля горела под ногами прекрасного совратителя.

Филипп еще долго прожил в Александрии. Он повсюду искал Феодору. Искал и Тита. Тщетно.

Голубой лоскуток уже давно выпал на ковер из рук Элис. Он лежал около ее стула. Чем дольше говорила Элис, тем заметнее она понижала голос. Мысли завели ее далеко-далеко — в дебри нежности и печали. На нее напала тоска, тоска обволакивала ее.

Филипп пропал, Феодора исчезла.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Пьеса

День рождения лорда Креншоу.

Ожидалось много гостей. Дом украсили, в саду протянули гирлянды, повесили цветные фонарики.

Когда стало известно, когда оповестили о том, что у лорда Креншоу юбилей, все совершалось как бы само собой. Таков был ответ на письма и уведомления. Внешний мир намеревался вторгнуться в этот дом. За спиной лорда Креншоу, прославленного литератора, выросла толпа почитателей. Она окружила его, она его защищала. Дело в том, что персонажи Эллисона заняли свое место в сердцах многих людей. Образы эти как бы возглавляли паломников, именно они вели публику в дом лорда Креншоу. Люди кланялись, персонажи кланялись и жали руку своему создателю. Разве не закономерно было, что… кто-то действует? Разве не закономерно было, что кто-то принимает активное участие? Или же и на этот раз все самоустранятся?

Целый день к воротам подъезжали машины. Чужие люди заполнили весь дом до самого верхнего этажа: гости смеялись, болтали, окликали друг друга. Все принарядились, сам лорд Креншоу, жирный, веселый, жизнерадостный, щеголял в длинном черном сюртуке. Эдвард надел военную форму. Поначалу он не хотел облачаться в нее дома. Но Гордон Эллисон выразил это желание. Элис полдня промучилась, потом заставила себя попросить Эдварда, выдав предложение за свое. К ее удивлению, он не стал спорить. Наоборот, идея пришлась ему по вкусу; уже накануне он расхаживал в форме. («Твой меч, о Эдвард, Эдвард, от крови красен был. Твой меч от крови красен был».)

В торжественный день мать прикрепила к френчу Эдварда военные награды.

В таком виде он и спустился вниз — благодаря протезу он ходил теперь только с палочкой — и стал разгуливать по комнатам, переходя от одной группки гостей к другой. Кэтлин была гораздо красивей, чем сама предполагала: серьезная, спокойная, юная девушка — представительница того поколения молодежи, которое участвовало в войне. И все, кто видел брата с сестрой, чувствовали: да, мир спасен, война выиграна, закончена, уже позади. А молодые здравствуют. Мы те, кто пережили эту войну. И мы не забудем погибших.

Какие элегантные дамы! Их шкафы расстались с накопленным раньше добром; дамы надели нарядные туалеты. Обернули, подобно луковице, свое теплое гладкое тело во множество одежек — сперва белье, потом юбки и блузки, на них жакеты, на жакетах вечерние пальто; в волосах — драгоценности, на голове — шляпки. Сами того не ведая, они носили на себе в действительности гораздо больше одежек, чем луковица! Они жестикулировали. И по ним было видно, в каком обществе они вращались, в каком доме выросли, кто их родители, каково их прошлое… Словом, кто они на самом деле. В каких школах учились, баловали ли их близкие или бросали на произвол судьбы, по ним было видно, какие бои им пришлось выдержать за место под солнцем, добились ли они или не добились желанной цели. И еще: на них был груз тысячелетий, столетий, десятилетий. Пусть каждый человек в отдельности казался хрупким, все равно он нес на себе эту тяжесть. Она лежала на его плечах. Ему надо было с ней справляться. Где кончались одежки, маскарад, где начинался он сам?

Господа и дамы сидели за маленькими столиками, бродили по дому, гуляли в саду и любовались яркими, заботливо взращенными цветами, на которые уже однажды в проливной дождь смотрели Эдвард и Джеймс Маккензи. (Тогда Маккензи казалось: главное — ничего не спрашивать, ничего не хотеть, не разговаривать, надо лишь смотреть на сад и открыть свою душу; тогда, да, тогда в тебя вольется окружающее, и ты станешь самим собой.)

Конечно, эти люди несли на себе груз прошлого — восшествие на престол королевы Виктории и то, как она старела и с годами становилась все старше; ее наследником был король Эдуард, во время царствования которого бушевала первая мировая война. В воздухе стоял запах духов: Оскар Уайльд, его скандальная история и печальная смерть в Париже. В саду стало холодно, дамы кутались в шали, перекидывая их через плечо: кардинал Ньюмен и «Оксфордское движение», шали запахивались, набрасывались на плечи — Варфоломеевская ночь. Высадка Вильгельма Завоевателя. Гости поднимали руки, помогая себе в разговоре жестами, — по дому проносилась тень Пунических войн и разрушения Карфагена.

Разговаривая, толпа поднималась и спускалась по лестницам. Люди переходили из одной комнаты в другую, гуляли по саду; все они были там: и лорд Креншоу, и Элис, и Эдвард, и Кэтлин, и задумчивый профессор, который все знал, но обходил острые углы, и гости, явившиеся к Эллисонам; гости ходили в блестящих ботинках и щебетали. Их голосовые связки вибрировали. Пели птицы. Ревели быки. Поколения живой материи сменяли друг друга; медузы, растения, колонии кораллов. Здесь присутствовали доисторические эры и катаклизмы, всемирный потоп, эдем. В лаковых туфлях, в шелковых чулках шагали дамы, шагали господа. Динозавры.

Хотя Элис казалась прелестной и юной — фея с мягкими пухлыми губами — и хотя она прекрасно играла роль хозяйки дома, она не могла заставить себя перестать оглядываться на великого мага, лорда Креншоу, и не подходить то и дело к нему. Он был окружен множеством людей и выглядел потрясающе молодым. В этом обществе он расцвел. Жир, сало сделали его бесформенным. И он опять превратился в чародея с магическими атрибутами власти — браслетом и жемчужной булавкой. Элис притягивало к нему; словно пчелка, она хотела вкусить его мед.

Саломея, Саломея; нет, она не могла пересилить себя; она плясала перед ним. Саломея! И в то же время восседала на троне, обнимая царя Ирода, чьей женой стала вопреки закону. Стоило ей взглянуть на Гордона, и сердце ее начинало биться сильней, а стоило увидеть приближающегося Эдварда в форме, как ее охватывал стыд. Она старалась избегать сына, настораживалась, уклонялась от встречи с ним.

Голова Иоанна? Элис мучилась, вздыхала, не находила себе места. Моя вина перед Эдвардом. Он вступил на этот путь из-за меня.

Однако полчаса спустя Элис, к радости гостей, прошлась через сад рука об руку с Эдвардом; вот он, мой сын, мой помощник, мой защитник; мой сын, мое молодое, мое лучшее «я».

Временами мать и сын оказывались поблизости от Гордона, который болтал в кругу своих поклонников и лондонских друзей. И каждый раз, подходя к Гордону, Эдвард на несколько минут останавливался и прислушивался к разговорам; Элис взглянула на сына: