Читаем без скачивания Моя чужая новая жизнь - Anestezya

«Даже на войне можно оставаться человеком», — бесстрастно нашептывала совесть.

Ну что за хрень? Я обнаружила, что сижу, примостившись у тумбочки, и корябаю под диктовку:

«Мои любимые, со мной всё хорошо. Мы уверенно идём к победе, но в ближайшее время я не смогу приехать в отпуск. Магда, передай Фридриху, что я обязательно научу его складывать дроби, а Марте скажи, что я привезу ей ту куклу, о которой она мечтает с Рождества. Тебя же, любимая, я мысленно обнимаю и жду дня, когда смогу вернуться…» Все письма с фронта одинаковы — они обнажают сердца, уравнивая солдат по разные стороны баррикад, делая людьми, которых дома ждут близкие. Каждое письмо может оказаться последним, и между строк читается тоска.

— А ты давно писал матери? — я пристроилась в ногах койки.

Фридхельм отвёл взгляд и тихо ответил:

— Я не могу писать матери успокаивающую ложь, а отцу, я знаю, всё равно.

Вот значит оно как. Впрочем, я давно подозревала, что не всё там у них гладко.

— Ты наверное думаешь, что так не бывает.

Ну почему же? Наоборот всё очень знакомо.

— Бывает, — вздохнула я. — Ты можешь быть каким угодно: плохим, хорошим, идеальным — но всё равно не станешь тем, кто нужен. Не все родители любят своих детей.

Ну вот, не к месту припомнилась собственная, давно уже выстраданная боль. К понимаю этой истины я шла долго. Девчонкой ещё старалась во всём угодить папочке, но получала лишь вечно недовольные взгляды. В ответ на все детские проблемы он лишь презрительно кривился и не утруждаясь говорить тише, высказывал матери как ему не повезло получить сразу двоих дочерей. Я постоянно спрашивала у мамы, почему он нас не любит. Она неизменно отвечала, что конечно же любит, просто всегда хотел сына, а мы с Полей должны стараться не разочаровывать его ещё больше. Что ж, я делала и это. Одно время я пыталась доказать, что я могу быть круче любого сына. Поступила в хороший институт, начала подрабатывать чуть ли не со школы. Потом, дура, поняла, что не нужна папику ни с красным дипломом, ни без него. И даже моя работа не в самой последней организации его не впечатлила. Понимая, что я довольно успешна, он пытался бить с другой стороны. Однажды заявил, что главная заслуга женщины стать хорошей женой и родить мужу детей, но тут уж я не повелась на провокацию. Вон Полька вышла замуж и нарожала мелких, а толку? К ней отношение не лучше — мол, дура без работы и приличного образования. Так что, увы, есть такие мудаки, которым детей иметь просто противопоказано. Жаль, что ботану попался такой папаша.

— Матери всё равно чувствуют, когда с детьми беда, — я всё ещё не могла без боли думать, что сейчас чувствует в далёком две тысячи девятнадцатом моя собственная мама. — Так что давай доставай ручку и блокнот, напишем хотя бы, что ты жив.

— Ручку? — медленно переспросил Фридхельм, недоверчиво смотря на меня. — Ты хочешь сказать карандаш? Вот же чёрт, я так старалась фильтровать речь, чтобы не ляпнуть чего не надо, и прокололась на какой-то несчастной ручке. Ещё бы мобилу попросила достать. Естественно в это время были ручки, но перьевые, пишущие чернилами. На фронте солдаты обычно пользовались карандашами. Отмазаться, что я оговорилась насчет ручки, было делом несложным, но меня тревожило, что синеглазка последнее время проявлял чудеса дедуктивного мышления.

***

Валяться в палате и слушать чужие стоны было муторно, и я частенько ускользала, несмотря на запреты медсестёр, к Фридхельму. Хоть поболтать есть с кем, пока выжидаю окончания курса подпольного лечения. Сегодня доктор наконец-то удовлетворённо закивал, осматривая рану, и снизошёл бросить мне:

— Твое счастье, что мы вовремя спасли твою руку. Через пару-тройку дней вернёшься в свой полк.

Фридхельм тоже постепенно поправлялся. Доктор, кстати, оценил мою идею с повязкой, которую пришлось присвоить себе Чарли. Ну и ладно мне не жалко, лишь бы не спрашивали, откуда я так много знаю. Если Чарли, будучи в общем-то довольно наивной и добродушной, смотрела сквозь пальцы на мои странности, то Винтер продолжал под меня копать.

— И всё-таки Карл, где ты поранил руку? — не знамо который раз настойчиво спросил он.

— Да не помню, — я с досадой бросила ему принесённое яблоко. Пусть лучше жуёт, чем задаёт въедливые вопросы. — Ты же знаешь мою координацию. Навернулся и разрубил ладонь о какую-то хрень в земле.

— А это наверное от того, что наткнулся лицом на дверной косяк, да? — я вздрогнула, почувствовав его тёплые пальцы, осторожно гладящие синяк на щеке.

А я уже и забыла, что меня приложил его братец, но уж точно не буду ничего говорить синеглазке. Как бы там ни было, ему лучше помириться с братом. Я много думала о последних событиях и не могла отрицать, что по-своему прав и Вильгельм. Во всяком случае он действительно любит этого идейного дурика.

— Угум.

Я вгрызлась в сочный бок яблока, надеясь, что Фридхельму надоест и он сменит тему. Стихи с ним почитать, что ли?

— Карл, во что ты опять вляпался? — проницательно спросил он.

Тревога в голубых глазищах была такой искренней, что сердце нежно мурлыкнуло. Но я привычно окрысилась, понимая, что ни при каком раскладе не рискну позволить узнать ему всю правду.

— Да что ты меня пытаешь, как гестаповец шпиона, — вырвалось не очень уместное сравнение. — Своих проблем что ли мало? Ты вообще чем думал, когда размахивал огоньком, приглашая русских сделать из нас шашлык?

Да-да я могу быть той ещё стервой. Нечего меня