Читаем без скачивания Новый Мир ( № 4 2012) - Новый Мир Новый Мир

[26] Я к о в е н к о  Н. Нарис ЁсторЁї України з найдавнЁших часЁв до кЁнця XVIIІ столЁття. Київ, «Генеза», 1997; Я к о в е н к о  Н. Нарис ЁсторЁї середньовЁчної та ранньомодерної України. Київ, «Критика», 2005; Київ, «Критика», 2006.

[27] Уникальное Полное собрание сочинений Сковороды, о котором мы говорили в одной из прошлых колонок («Новый мир», 2011, № 12), вышло тиражом чуть более 500 экземпляров — но вскоре издательство объявило об услуге «print-on-demand», а затем просто выложило PDF-файл в свободный доступ. Милости просим, кому интересно: <http://www.skovoroda.org.ua> .

[28] Д и с а К. ІсторЁя з вЁдьмами. Суди про чари в українських воєводствах РечЁ Посполитої XVII — XVIII столЁть. Київ, «Критика», 2008; П л о х Ё й  С. Наливайкова вЁра. Козацтво та релЁгЁя в ранньомодернЁй УкраїнЁ. Київ, «Критика», 2005.

[29] Я к о в е н к о  Н. Паралельний свЁт. ДослЁдження з ЁсторЁї уявлень та Ёдей в УкраїнЁ XVI — XVII ст. Київ, «Критика», 2002.

[30] В этой фразе, которую нам не под силу перевести на русский язык, сохранив ее своеобразие, речь о том, что, в представлении гуцула, календарный месяц делится на четыре лунные фазы (которые к тому же соотносятся со сторонами света), и каждая такая «кватиря» благоприятствует тем или иным занятиям и начинаниям. От Шекерика-Доныкива уцелел и собственно художественный текст — чуть ли не на огороде спрятанный его женой роман «ДЁдо Іванчик», тоже изданный только в XXI веке: мифопоэтическая фэнтези на гуцульском диалекте (Ш е к е р и к-Д о н и к Ё в  П е т р о. ДЁдо ІванчЁк. Верховина, «Гуцульщина», 2008; Ш е к е р и к-Д о н и к Ё в  П е т р о. РЁк у вЁруваннях гуцулЁв. Верховина, «Гуцульщина», 2009).

[31] К а р а-В а с и л ь є в а  Т. ІсторЁя української вишивки. Альбом. Монография. Київ, «Мистецтво», 2008; С а м р у к  Н., Ш е с т а к о в а  О. Катерина БЁлокур. Мистецька заповЁдь: Мистецтво народне, наївне чи високе? Київ, «РодовЁд», 2010. Оба лауреата Шевченковской премии этого года в области литературы небезызвестны читателям «Нового мира»: поэт Петро Мидянка (см. рецензию Владимира Ешкилева в № 1, 2012) и детский писатель Володимир Руткивский (см. нашу колонку в № 10, 2011).

[32] Є с ь к о в  К. Дивовижна палеонтологЁя (Про що не розповЁли пЁдручники). — ХаркЁв, «Ранок», 2011.

[33] Д а й м о н д  Д ж. Зброя, мЁкроби Ё харч. Витоки нерЁвностей мЁж народами. Переклад з англЁйської Тараса Цимбала. Київ, «НЁка-Центр», 2009.

[34] К у ч м а  Л.  Украина — не Россия. М., «Время», 2003.

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

У НАС БЫЛО ПРЕКРАСНОЕ БУДУЩЕЕ,

или Future in the past

Термин «ностальгия» мы часто употребляем неправильно: как обозначение тоски по прошлому. На самом деле ностальгия (др.-греч. «ностос» — возвращение на родину и «альгос» — боль), как свидетельствует неистощимая Википедия, — тоска по родине, по родному дому. Соответственно, первое описание ностальгических переживаний, как резонно замечено в той же Википедии, содержится в эпопее Гомера «Одиссея»: этот древний грек стремился на свой козий нищий остров, пренебрегая местами гораздо более комфортными и престижными, любовью нимф и богинь и даже бессмертием. Однако сам термин изобретен швейцарским врачом Иоганном Хофером в 1688 году. Дело в том, что швейцарцы, находясь на наемной военной службе в сопредельных странах, так тосковали по своей милой Швейцарии (и чего, казалось бы, такого ужасного во Франции или Германии?), что заболевали и даже умирали. Так что ностальгия попервоначалу считалась болезнью — так она трактуется и в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля. Но в ХХ веке термин «ностальгия» стал пониматься в основном как «тоска по прошлому» — такое ощущение, что во времена, когда мир меняется стремительно, именно невозможность, невозвратимость прошлого (от материального мира, его гаджетов и примет времени до некоей духовной, идеологической его наполненности) вызывает сходное чувство. Не знаю, можно ли умереть от тоски по прошлому, но, скажем так, человек начинает умирать, когда прошлое заслоняет для него настоящее.

Я не раз уже писала, что когда ностальгия такого рода распространяется на всю нацию, — это тревожный симптом. Единственное, что мы, граждане бывшего СССР, можем сказать себе в утешение, — это то, что, оказывается, ностальгия такого рода присуща не только нам. Американский фантаст Дэн Симмонс, автор знаменитого «Гипериона» и не менее знаменитых «Террора» и «Друда...», выпустил новый роман «Флешбэк», где на наркотик, позволяющий заново переживать счастливые моменты прошлого, оказывается подсажена вся постапокалиптическая Америка.

С нами, однако, сложнее. Поколение, сформировавшееся при «совке», или, выспренно говоря, «рожденные в СССР» испытывают уж совсем парадоксальную форму ностальгии — ностальгию по будущему.

Причина понятна. Дело в том, что одной из мощных идеологических морковок, подвешенных у нас перед носом, было обещание блистательного, прекрасного будущего: небывалого могущества нового человека, покорения космоса, достижений науки, чуть ли не бессмертия — и все это в прекрасном радостном мире свободного труда всех на радость всем.

В такой цели самой по себе ничего плохого нет, напротив, — прекрасная цель, цель, скажем так, достойная хороших людей, прекрасная перспектива для приложения сил, для надежд и их, казалось бы, непременного осуществления. И это будущее, что важно, было как бы общим, одним на всех. Прекрасное будущее всего человечества. Понятно, что вроде бы и не очень верилось. Но где-то в отдалении эта цель все же маячила. И фантастика — эта религия советских интеллигентов — ее подпитывала.

Когда эту, одну на всех, цель у постсоветских людей отняли, в качестве компенсации выдвинулись иные цели — от строительства светлого будущего в одной отдельно взятой семье (фирме, компании и  т. д.) до спасения души. Не стало одного — общности. Выспренно выражаясь, Плеромы.

Попытки отдельных наших энтузиастов воскресить эту Плерому, вернув, скажем, мыслящей части социума интерес к космонавтике — интерес и вообще к космосу как возможному выходу из тупика, в котором пребывает сейчас европейская цивилизация и европейская мысль, и к России как инициатору космической экспансии, выглядят, увы, трогательно старомодными. О каком энтузиазме, о каком пафосе может идти речь, когда, фигурально выражаясь, нам на голову то и дело валятся продукты нашей космической индустрии?

От этой — фантастической — вышедшей в космос Великой России (как бы идеологической преемницы СССР), а то и космически воскрешенного СССР отчетливо несет нафталином. Без всеобъединяющей общественной идеи такие построения невозможны, но именно с идеологией-то как раз проблемы… Треш такого рода тем не менее довольно популярен. Хотя и в меньшей мере, чем истории про «попаданцев», которые, провалившись в наше родное прошлое, демонстрируют недюжинную хитрость, силу, ловкость и способность к адаптации, — если все эти попаданцы применили бы их здесь, мы бы уже жили при коммунизме. Или — если бы они употребили эти способности исключительно на себя, они бы катались на лыжах в Куршевеле, создав на трассах немалую толкучку.

Остается ностальгировать по «прошедшему будущему» в его неподдельном, аутентичном виде — то есть перечитывая любимые книги и пересматривая любимые фильмы. Причем проделывая все это с изрядной долей горечи и разочарования. Недаром ностальгия по неслучившемуся будущему, по замечательному миру «Полдня...» Аркадия и Бориса Стругацких породила в постсоветское время всяческого рода оммажи и фанфики, объясняющие, что «все было не так, как на самом деле, а гораздо, гораздо хуже».

Но я сейчас не о Мире Полдня, хотя и о нем тоже. Я о телесериале «Этот фантастический мир». Уж если ностальгировать, то на полную катушку!

Поклонники и так все знают, но остальным напомню.

Сериал этот демонстрировался по телевизору с 1979 по 1990 год (иными словами, чуть ли не до конца СССР) и был беспрецедентным опытом такого рода. Поначалу передача задумывалась как телевикторина для подростков (актеры разыгрывали некие фрагменты известных фантастических произведений, а школьники-зрители должны были угадать, что за фрагменты и откуда). Затем от этой идеи отказались — сериал пошел в сторону усложнения, что вообще-то бывает редко, чаще — наоборот. Вести программу был приглашен космонавт Георгий Гречко, и как же умно, непринужденно и — мы тогда еще не знали такого слова — харизматично это у него получалось! И если в качестве первых фрагментов для передачи в стиле «а ну-ка отгадай!» использовались Жюль Верн и Герберт Уэллс, то впоследствии предпочтение отдавалось вещам более сложным и неоднозначным. Например, уже в третьем (1980 года) выпуске демонстрировались фрагменты из «Блистающего мира» Александра Грина и «Малыша» Аркадия и Бориса Стругацких: и Грин с его умеющим ни с того ни с сего летать героем воспринимался стражами идеологии несколько напряженно, и «Малыш» даже по нашему времени вещь таинственная и сложная.