Читаем без скачивания Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «человек тысячелетия»? - Евгений Кычанов

О феодализации монгольского общества конца XII – начала XIII в. писали и некоторые западноевропейские ученые, например Ральф Фокс. Он полагал, что объединение Монголии явилось «неизбежной стадией в процессе развития феодализма у этого пастушеского и воинственного народа» [Фокс, с. 249].

Монгольское общество XII в. было классовым, и, безусловно, Чингис-хан создал социальную (военно-административную) иерархию и прикрепил производителей к месту производства. Возможно, в этом не было ничего принципиально нового для тысячелетней истории Центральной Азии, но, видимо, это было внове для монгольского общества и государства. Называть монгольских нойонов, нукеров и полководцев Чингис-хана, монгольскую родовитую знать феодалами или степной аристократией – в известной мере условность, стремление дать этому классу общества европейскую характеристику. И это объективно вызывает вопросы, в том числе – почему в большинстве случаев феодализация общества разъединяет его, порождает явление «феодальной раздробленности», а Монголию она объединяет? Не будем иронизировать над тем, чему действительно чрезвычайно трудно дать точную и убедительную научную характеристику.

Хорошо известно, что в мировой науке нет единых оценок Чингис-хана и его роли в истории. Интерес к его личности, оценки ее зачастую прямо связаны с политической ситуацией тех дней и лет, когда авторы вдруг снова берутся за перо и в который раз воскрешают из небытия грозную фигуру завоевателя. В Европе долгое время Чингис-хан воспринимался как правитель, одержимый злой волей, направляющий на соседние народы своих варваров-грабителей. Еще Рубрук писал: «И конечно, если бы мне позволили, я стал бы, насколько у меня хватило бы сил, во всем мире проповедовать войну против них» [Путешествия, с. 137]. Ж. де Гинь, известный французский историк XVIII в., утверждал, что монголы не являлись цивилизованным народом и не стремились распространить мудрость своих законов. Это были варвары, которые отправились в соседние страны, чтобы захватить их богатства, а завоеванные народы обратить в рабов, вернуть покоренных в состояние варварства, а одним именем своим внушать страх всем и вся. Известный историк монголов д’Оссон объяснял все эти события честолюбием монгольских вождей и злой волей Чингис-хана, неуемной жаждой «жестоких и неистовых орд» к грабежу и захвату (см. [Гольман, с. 40–42]). Можно заметить, что в этот период особое внимание обращалось не столько на личность самого Чингис-хана, сколько на монгольские завоевания, их грабительский характер.

Со второй половины XIX в. авторы начинают больше уделять внимания непосредственно Чингис-хану «Когда в возрасте 13 лет Чингис наследовал трон своего отца, он унаследовал только небольшой негостеприимный кусок территории на реке Онон. Для человека его… воинственной натуры было невозможно удовлетвориться столь малой империей, и с неисчерпаемой энергией он распространял свои завоевания до тех пор, пока не наступил высший момент и он не увидел свою армию победоносной от Китайского моря до берегов Днепра» [Дуглас, с. 5]. «Он поставил цель перед людьми, которые были послушны ему… Его жизнь вся целиком была отдана этой цели… Дух великого Чингиса сделал способными его многочисленный род и его последователей… господствовать не только над их степной империей, но и над другими завоеванными культурными странами Восточной и Западной Азии» [Краузе, с. 3–4]. «Семьсот лет назад, – писал Ламб, – человек почти завоевал землю. Он стал владыкой половины известного мира и возбудил в людях чувство страха, которое сохранялось поколениями». «Чингис-хан – завоеватель более гигантского масштаба, чем хорошо известные европейские деятели». Тайна Чингис-хана – «в примитивной простоте монгольского характера». «Он взял от мира то, что он хотел для своих сыновей и своего народа. Он сделал это путем войн, потому что он не знал иных средств. То, что он разрушил, он не хотел разрушать, потому что он не знал еще, что с этим делать». Но, может быть, в словах Ламба впервые звучит и такая мысль: «Чингис-хан, разрушитель, сломал барьеры веков тьмы. Он открыл дороги. Европа вступила в контакт с Китаем» [Ламб, с. 13, 16, 210, 211]. О последней идее несколько ниже придется поговорить особо.

Гитлеровская Германия вносит свой оттенок в оценки Чингис-хана. Жорж Монтадон, переводчик на французский язык книги И. Баркхаузена «Юная империя Чингис-хана», пишет в предисловии: «Монголы играют для великой монгольской расы точно такую же роль, какую блондины для европеоидной». Чингис-хан «имел в себе факторы блондизма», хотя и «нельзя сказать, что эти факторы стали факторами его личного могущества». Баркхаузен же трактует Чингисхана как «суперперсональное воплощение расы и кочевничества», «в нем соединилась – определенно последний раз в истории – вся энергия чистого центральноазиатского номадизма, которая достигла чрезмерного величия и изменила лицо мира» [Баркхаузен, с. 8, 16].

Очень детально останавливается на анализе личности Чингис-хана и последствий его завоеваний Р. Фокс. «История не представляет параллелей этим двадцати годам завоевания мира неграмотным кочевником». Объединение им Монголии – «неизбежная стадия в процессе развития феодализма». Контакты с великими азиатскими цивилизациями – «потребность экономической жизни». Но «будь Китай сильной и объединенной страной со стабильной экономикой, никакой Чингис-хан никогда не завоевал бы его, даже благодаря своему богоподобному воинскому мастерству». То же самое – с Центральной Азией и Ираном. Под Центральной Азией Р. Фокс имеет в виду Среднюю Азию. «Будь эти два великих общества, китайское с одной стороны и тюрко-иран-ское – с другой, не в полном упадке, Темучжин остался бы Темучжином, не имевшим никакого понятия о мире за пределами его родных степей».

Р. Фокс против того, чтобы оценивать Чингис-хана только как кровавого завоевателя. Если думать так, то «…подлинным памятником монгольскому народу была бы лишь знаменитая пирамида из черепов с картины Верещагина. Пирамиду из черепов игнорировать нельзя… Да, пирамида – закономерное основание, но это не полная правда». Результат не был «чисто негативным». Доводы Р. Фокса в пользу этого: Чингис-хан задержал упадок азиатских обществ; после завоеваний произошел расцвет культуры в юаньском Китае и

Персии; монголы доказали на практике, что они были такими же блестящими организаторами, как и воинами (почта, дисциплина в армии, поощрение торговли, спокойствие границ); наконец, завоевания Чингис-хана внесли «великие изменения в отношения между Азией и Европой», «восток и запад вступили в прямой контакт», «были созданы реальные условия для мирового рынка и мировой торговли», «Темучжин открыл богатства Азии западному миру» и «тем самым сделал возможным рождение современного человека». Наконец, он «восстановил единство Китая» (вот откуда идеи Хань Жулиня и других китайских историков, разделявших и разделяющих взгляды Р. Фокса). Имя Чингис-хана, завершает свои выводы Р. Фокс, – «одно из самых известных простым людям Азии, которые доказывают, что они имеют лучшие суждения, чем многие историки» (см. [Фокс, с. 244–261]).