Читаем без скачивания Девушки для диктатуры сионизма - Михаил Маковецкий

В руки восставших попал престарелый учитель пения, — продолжил Пятоев полным трагизма голосом.

— А-а, — Леночка в ужасе прикрыла рот ладошкой.

— Бунтовщики упражняются на нём в производстве уколов, — с вызывающими содрогание интонациями продолжил Пятоев, — После каждой удачной инъекции престарелый вокалист, по требованию восставших, берёт ноту «фа». Две студентки-практикантки, с раскосыми и жадными глазами, проявив политическую близорукость, так же приняли участие в бунте, бессмысленном и беспощадном. Над подростковым отделением реет флаг, сделанный из обложки садо-мазохистского журнала…»

— Перестаньте майор, — попросил его Эвенк, — вы же не в казарме. Она всего лишь несчастный ребенок с больным сердцем. Посмотрите в каком она состоянии.

— Но все закончилось благополучно, — продолжил Пятоев, — дежурный офицер полиции сжалился сказал, — Я высылаю наряд.

— Бросайте все наряды, — не мог сдержать своих чувств Рабинович, — оголяйте всё и приезжайте сюда.

— Какой он пылкий, — отметил для себя дежурный офицер.

— Зачем они делали уколы учителю пения? — поеживаясь от страха произнесла Леночка, — Мне однажды делали такие болючие уколы, что я даже плакала. Я попрошу дяденьку Шпрехшталмейстера или вас, чтобы вы этих дураков побили. Вы ведь это сделайте товарищ майор? — Леночка почти непроизвольно приподняла подол платья и трогательно пожала плечиками. Глядя на нее Пятоев вдруг почувствовал не преодолимое желание прямо сейчас помчаться в подростковое отделение психбольниы и сильно избить всех находящихся там пациентов. Только шлепок Эвенка по Леночкиной попке вернул Пятоеву душевное равновесие.

— Ну, вы видите с кем я имею дело? — спросил его не на шутку разозлившийся Эвенк. Она же гипнотизерша. Вам в сумасшедшем доме нужны гипнотизеры? Берите ее, заодно и полечите.

— Не хочу в сумасшедший дом, — откровенно заливалась слезами Леночка, — мне там страшно будет. Мне и так уколы делают, а там вообще заколют насмерть.

Пятоев отвел глаза в сторону. Ему почему-то вспомнилось, что Леночка совсем недавно имела прекрасные шансы пойти в лагерь за покушение к убийству. Причем во взрослую зону. При всем ее инфантилизме на момент совершения преступления ей уже исполнилось восемнадцать лет. Эвенк водил ее к психоаналитическому светиле, и тот сказал, что это последствия перенесенного шока. И вылечить ее сможет только время и заботливое к ней отношение. Хотя душевная травма, вероятно, будет сказываться всю жизнь.

— Никого не надо бояться, Леночка, — прервал поток воспоминаний Пятоева выпускник университета имени Дружбы Народов, — тебе еще повезло, что ты не живешь в Средние Века. Тогда бы тебя сожгли на костре как ведьму, и правильно бы сделали.

— А я похожа на ведьму? — спросила Леночка улыбаясь сквозь слезы, — Я любого околдовать могу?

— Леночка, хочешь, я тебе расскажу, как моя покойная мама хотела меня женить, а в результате женила нашего общего знакомого по фамилии Рабинович, — предложил ей Эвенк, — это история не только трогательна, но крайне поучительна. Когда я достиг возраста половой перезрелости, то есть мне было крепко за тридцать, моя мама решила меня женить. Как-то она предложила мне встретится с порядочной девушкой из приличной еврейской семьи. Энтузиазма это у меня не вызвало. Опыта встреч с порядочными девушками у меня не было никакого. Опыт встреч с девушками из приличных еврейских семей у меня был отрицательный. У меня была одна знакомая, попадавшая под эту категорию, но её владели два совершенно, на мой взгляд, взаимоисключающих желания. Она хотела бы выйти за меня замуж, но при этом не соглашалась ложиться со мной в постель. И хотя её мама в дальнейшем утверждала, что, если бы я взял её дочку в жёны, то в постель бы со мной она (дочка) легла бы непременно, судьбу я испытывать не стал. Тем не менее мама не оставляла надежду меня женить и периодически предлагала мне познакомиться с порядочной девушкой.

— Ну, с какой целью я буду знакомиться с порядочной девушкой? — искренне недоумевал я, слушая мамины предложения. К тому времени я уже имел определённый вес в уголовном мире и считал себя самостоятельным человеком. Однажды, когда мама в очередной раз предложила мне встретиться с девушкой, но заранее предупредила, что она не еврейка и лупоглаза, я сказал, что лупоглазую я могу найти и еврейку, и отправился в Московскую хоральную синагогу на улице Архипова.

Если кто-то думает, что толпы еврейской молодёжи, собиравшиеся по праздникам возле синагоги, хотя бы в малейшей степени интересовались религией, тот глубоко заблуждается. Для широких еврейских народных масс это было единственное место, где можно было относительно просто найти себе жениха и невесту. Там я невесту себе не нашёл, но познакомился с Сашей Перельдиком. Перельдик был похож на Апполона в годы расцвета его карьеры и вёл подпольные секции культуризма в разных концах Москвы. Это были непростые для частнопредпринимательской деятельности времена построения развитого социализма, и Саша бился в тисках безденежья и пристального внимания со стороны правоохранительных органов.

— Так жить невозможно, — говорил он мне, — я должен уехать из СССР, не смотря ни на что. На мизерную зарплату я жить физически не в состоянии, а воровать, как ты я не буду, так как не желаю садиться в тюрьму принципиально.

— Да я не ворую, — оправдывался я, — мне люди сами дают.

В то время я уже познакомился с молодым врачом-психиатром, который за умеренную плату охотно выставлял диагноз «эпилепсия», который был совершенно не совместим со службой в вооруженных силах. Желающих стать эпилептиком поставлял я. В те годы Советский Союз с тяжелыми боями заканчивал выполнение своего интернационального долга по просьбе Афганского правительства, и мои услуги пользовались устойчивым спросом.

Однажды Перельдик радостно сообщил мне, что собирается покинуть пределы Союза Советских Социалистических Республик и поселиться в Перу, с перспективой в дальнейшем осесть в Соединённых Штатах Америки.

— Почему ты решил, что тебя выпустят? — спросил я. Вопроса о том, что могут не впустить в Перу или США, тогда не у кого не возникало.

— Я женюсь на перуанке, — сообщил мне Саша.

— На Пуанкаре? — переспросил я. Обычно Перельдик звонил мне между двумя и четырьмя часами ночи. И в этот раз он побеспокоил меня ровно в 3 часа 15 минут по Московскому времени. Спросонья я решил, что Саша обольстил покойного Пуанкаре, который был президентом Франции после Первой мировой войны.

— На гражданке государства Перу, — раздражённо разъяснил он мне, — ты будешь моим свидетелем на свадьбе.

По дороге в общежитие университета имени Патриса Лумумбы, которого Саша почему-то называл Тамтамом Клумбой, мне было сообщено, что Перу является удивительной страной. При относительно высоком уровне преступности там совершенно нет изнасилований.

— Почему? — удился я.

— Потому, — по дружески разъяснил мне Перельдик, — что изнасилование — это половой акт, при котором партнёрша сопротивляется. А с перуанкой этого случиться в принципе не может.

— Полового акта с ней случиться не может? — недоверчиво переспросил я.

— Ну, ты тупой, — почему-то радостно констатировал Перельдик, — впрочем, это вообще характерно для советских граждан. Перуанки ни при каких обстоятельствах не сопротивляются. Не бывает такого, что кто-то из них не была согласна осуществить половой акт. Это глубоко противоречило их традициям, национальному характеру и культурной традиции. Это заметили ещё испанские завоеватели, о чём и доложили Колумбу.

В дальнейшем выяснилось, что всей правды о перуанской женщине Перельдик мне всё же не раскрыл. Перуанку нельзя изнасиловать в первую очередь потому, что из-за её уродства ни одному мужчине и в страшном сне не придёт в голову мысль о совершении с ней полового акта, тем более — насильно.

Невеста Перельдика была истинной дочерью своего народа.

— Красавец и чудовище, — охарактеризовала любящую пару свидетельница со стороны невесты, — Fantastic Flower — two (Аленький цветок — два), киностудия Метро-Голдвин-Мейр, режиссер Альфред Хичкок.

— Не слушай её, — сказал Саша, — она живёт с моей невестой в одной комнате в общежитии и известна как агент КГБ.

Глава 20

Большая белая женщина

— Люда, — представилась агент КГБ, — но в университетском общежитии меня зовут Большой Белой Женщиной.

— Было бы странно, если бы Вас называли женщиной зелёной, — пролепетал стоявший рядом со мной молодой психиатр по фамилии Рабинович. Её руку выпускать из своей ему явно не хотелось. Пока он держал её за руку, выяснилось, что в ЗАГС мы должны ехать завтра рано утром. В последний вечер своей холостяцкой жизни Перельдик вместе со мной и Рабиновичем отправился осматривать достопримечательности общежития. Из достопримечательностей в тот день самым примечательным было празднование палестинским землячеством «Дня земли». По мнению Перельдика, народные гуляния по случаю этого праздника без нашего участия не будут иметь должной красочности. «День земли» палестинские студенты отмечали в небольшом актовом зале, где в момент нашего появления демонстрировался документальный фильм о борьбе с сионистским врагом. На экране палестинские подростки бросали камни в израильских солдат. Израильские солдаты, как это обычно бывает, получили приказ: «Не стрелять, пока тебя не убьют», и на град камней никак не реагировали. Безнаказанность пьянила кровь не только юношеству. Неожиданно древняя палестинская старушка швырнула в сторону солдат здоровенный камень. Присутствующие в зале выразили бурное восхищение мужественной женщиной-патриоткой. А тем временем на экране появились кадры, красноречиво свидетельствующие о зверствах израильской военщины. Солдаты поймали одного из героических камнеметателей и тащили его в машину.