Читаем без скачивания Предел бесконечности (сборник) - Ирина Крупеникова

Не разговаривал я с кленами в тот день, хотя они мои корни долго всякими колкостями щекотали, резвились. Что взять-то с них? Из семечек возросли, в человеческом питомнике. Ни родительской памяти, ни науки природной не ведали. Им бы у нас, старших, уму-разуму набираться, да гонор не дает.

А холодный ветер уже мою верхушку гнуть принялся, пичуг с веток согнал. Тополя забеспокоились, поросль свою обильную наставлять принялись. Слышу, и Липа спешно сок в глубокие корни погнал. «День другой потерпим, а там опять цвет в силу пустим», — оправдывался.

Затаились мы. Кто с любопытством, а кто и со страхом ночи дожидались.

И пришла первая мерзлая ночь. Ударил по ветвям недобрый ветрище, закружил. Промозглый дождь из туч брызнул. Дубок ерохорился, поначалу посмеивался: «Слышь, дядя Береза, как у человека-девочки в кадке! Она, глупышка, меня однажды ключевой водицей помыла. Ух, и мерзко я себя чувствовал!» «Помолчи, балагур, — остерег его Липа. — Кадка твоя в тепле стояла, высох, и лады. Завтра тебе долго греться придется, на солнышко только и уповай». Страшно им обоим было. Чуяли — корешками своими, нутром, что не скоро солнце увидят.

К утру ближе дождь легким сделался. Я и не догадался сразу, почему. Дубок меня разбудил.

«Дядя Береза, что это вокруг? Это Тополя семена сбрасывают? Такие холодные?» Я листья свои послушал, да так и оторопел. Снег! Что зимой, летели на нас с небес морозящие хлопья. И падали, падали на ветки, на свежие листья, на теплые стволы.

«Воду земле верни, — велел я Дубку. — Да смотри, чтобы в ветвях не боле капли осталось, иначе отмерзнут».

«Как же так, Дядя Береза! Ведь листочки завянут, а почек новых мне уже не вскормить».

«Солнце воротится, оживут твои первенцы. А пока ветки да корни береги. В них вся сила твоя».

Занялся рассвет. Тусклый туманный. Светило наше родное из-за туч не показалось и тепла не дало. Глядело на нас грустно из-за сизой дымки и редкими лучами поглаживало верхушки тех, кто повыше стоял. Как будто успокаивало, жалело. А снег носился в мерзлом воздухе, ложился на листья плотнее, плотнее. Скоро все мы стояли точно яблони в белом цвету. Только цвет этот был сродни смерти.

Человек-женщина прошла мимо меня, и ее собака комель мой оросила. Весело было псу — прыгал, сугробы на траве лапами разбивал. А человек грустила. Маленькое солнце, что внутри ее ствола спрятано, особую теплоту излучало. Я никогда раньше подобного не чувствовал.

«Нас жалеет, — подсказал мне Липа. — Она коснулась моей ветки. Ей плохо потому, что плохо нам».

Проходили по скверу и другие люди. Тусклое у них тепло, невнятное. Я лишь шаги корнями ощущал. Спешат туда, где их ждут заботы. До наших бед им дела нету. Но я пожелал им хорошего дня. Я всегда желаю людям хорошего дня, хоть наверняка знаю — не услышат. Старый родитель мой, от чьих корней меня ростком оторвали да в сквер принесли, всю память мне передать успел. Порой мерещилось мне, будто мои ветки рыдали, когда со всех сторон летел металлический дождь. И стоны развороченной земли будто сам я слышал. И уходящее тепло упавшего человека будто бы я провожал, и сок его тела по моей коре разливался. Мудрая Береза говорил: люди злое время называли войной. Их тепло в ту пору было для старого дерева как паводок весенний — впитывай, принимай тайные силы круга земного. Теперь и я умею человеческое тепло прочитывать. И Липа умел…

В небесах холодные тучи гуляли, снег сыпал, как зимой. Одно неладно: зимой страшиться снега не надобно — листья сброшены, корни да поросль под сугробами согреты, и сок тонюсенькой струйкой тянется. Нынче же нам напасть лютая грозила. Тяжело мокрый снег на листьях держать. Крона моя уже поникла, сплошь в холодных липких лепешках. Сила из ветвей уходила. Больно. А Дубок — тот совсем пригнулся к земле. Но не жаловался, терпел. Липа молодцом держался, другие наши собратья сурово молчали. Сирень лениво переругивалась с товарками из сада человека-старой-женщины. Я было хотел призвать ее к спокойствию, но не стал, догадался: опытная соседка не позволяла Яблоням духом упасть. И вот чистила их почем-зря, гордость щипала, заставляла в ответ хорохориться, о горе забыть. Ведь нам здесь, в сквере, давно понятно стало, что завязь свою милые кумушки потеряют безвозвратно.

Застонали Тополя. У одного огромная ветвь под снежным бременем захрустела. Липа корешки растопырил и своими соками Дубок окружил. И я по его примеру. Не ко времени было нашему юному другу слышать вопль раненого товарища.

Снегопад на убыль пошел и вскоре иссяк. Но Тополь еще долго голосил, проклинал тучи и ветер, а оторванная ветвь отчаянными стенаниями наши корни мучила. Не одно солнце прошло по небосводу прежде, чем она зачахла, жизнь до капли землице отдала.

Я к Дубку обратился и вдруг осознал, что его, беднягу, та же участь ожидает. Гибкость юных ветвей до сих пор ему устоять помогала, но если солнце вскорости снег не растопит, не мороз ночной, а мокрая тяжкая масса убьет мальца, сломает пополам. Ужас просочился во все мои волокна.

«Кошка. Фу, опять эта жирная кошка!» — воскликнул меж тем Липа.

Посетил нас самый нежеланный гость. Жила хитрая откормленная бестия где-то поблизости, а в сквере развлекалась: охотилась на маленьких серых птичек. Я ее более всех не любил. Кошка когтями в мою кору вцеплялась и по самым тонким веточкам пробиралась прямехонько к птичкам. К счастью, до сих пор смертоубийство обходило стороной. Но я — грешно, знаю — не мог удержаться от ярого желания как-то да сбросить вредное животное на землю.

«Эй, сосед, кажется, у нас неладно, — испуганно зашептал Липа. — Гляди, она сейчас стряхнет с меня снег».

«Так радуйся», — Дубок силился веселым казаться.

«Глупый желудь! Снег свалится на тебя!» Признаюсь честно, растерялся я. Широка крона у Липы, так широка, что наши ветки порой встречались. А Дубок аккурат под ними рос. Чем тут другу подсобить?

Нежданно-негаданно помощь предложила Осина. Издавна славилась она у нас несокрушимым равнодушием, и уж от нее, единоличницы, мы никак не чаяли подмогу получить.

«Пожалуй, я сумею согнать Существо, — вяло изрекла она. — Белостволый, дай-ка тронуть твои корешки, а ты, Красавчик, ожидай меня в гости».

Я, не раздумывая, открыл ей самые сокровенные пути в корнях. Тотчас сок ее в мои волокна влился и потек, потек. Меня аж озноб пробрал. Показалось, что выпьет она сейчас всю мою жизнь целиком. Липа вздрогнул, когда алчный сгусток к его стволу приблизился. А Осина лишь усмехнулась, и тепло свое особое дальше понесла, к ветке, куда жирная кошка взгромоздилась. Как корни вбирают окрестную влагу знойным летом, так тепло Осины впилось в животное и принялось заглатывать ее силу. Ошалела когтистая, в панике прыгнула на ствол и стремглав кинулась наутек. Комья снега с ветвей Липы на землю осыпались. Дубок остался невредим.