Читаем без скачивания Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

В этот момент зашел на доклад Штеменко. Сталин еще некоторое время продолжал ходить по комнате, не обращая внимания на генерала. Затем, остановившись, спросил:

— Товарищ Штеменко, как дела под Киевом?

— Ничего утешительного сказать не могу, товарищ Сталин! Немцы снова продвинулись на 35 километров к Киеву.

— Как это все понимать, товарищ Штеменко? — Сталин сурово посмотрел на генерала так, словно он был повинен в том, что немцы теснят войска 1-го Украинского фронта. — Скажите, товарищ Штеменко, сколько это может продолжаться?

— Н-не знаю, товарищ Верховный Главнокомандующий.

— «Не знаю», — раздраженно произнес Сталин. Он тут же подошел к ВЧ и связался с Рокоссовским.

— Константин Константинович, у Ватутина сложилось критическое положение. Немцы перешли в наступление и вновь захватили Житомир. Положение становится угрожающим. Если так и дальше пойдет, то гитлеровцы смогут ударить во фланг войскам вашего фронта. Немедленно выезжайте к Ватутину в качестве представителя Ставки, разберитесь на месте и примите меры.

В голосе Верховного Рокоссовский уловил раздражение и тревогу. Ошеломленный таким неожиданным приказом, он закурил и присел у окна. «Почему меня, — думал он, жадно затягиваясь. — Разве не хватает представителей Ставки, готовых в любой момент затыкать дыры на фронтах? Они уже в этом поднаторели и ловко научились снимать пенки с победных сражений. Но при чем здесь он? На Белорусском фронте тоже идут ожесточенные бои. Звонок не из Москвы, а из Тегерана? Что все это значит?»

Как бы то ни было, а рано утром пришлось собираться в дорогу. Оставив вместо себя своего заместителя генерала И. Г. Захаркина и взяв с собой командующего артиллерией фронта Казакова, Рокоссовский поспешил на юг. Перед самым отъездом ему вручили телеграмму Верховного Главнокомандующего, предписывавшую в случае необходимости, не ожидая дальнейших указаний, занять место командующего 1-м Украинским фронтом.

Самолет летел на предельно малой высоте. Внизу, словно спины гигантских животных, вздымались и опускались серые холмы, бежали леса, плыли озера, время от времени вспыхивавшие серебряными бликами под лучами солнца.

Самолет резко завибрировал и начал снижаться.

— Василий Иванович! — Рокоссовский повернулся к дремавшему Казакову. — Он отложил в сторону книгу. — Ты что, не слышишь?

Генерал даже не пошевелился.

— Василий Иванович, начинай! — подал команду Рокоссовский, рассмеявшись.

— Где телефон?.. Куда делся телефон?.. — вскочил Казаков и тут же, поняв, в чем дело, начал протирать глаза. — Черт возьми! Я думал, что прозевал дать команду на открытие артогня.

Самолет пролетел над самыми верхушками деревьев, над развертывавшимся перед ним еще зеленоватым лугом. Резкий толчок от прикосновения с землей — и высокие бурые травы, будто спасаясь от какой-то опасности, побежали от самолета волнами.

Генералы вышли из самолета, сели в ожидавшие их машины и направились к Ватутину.

Вскоре машины подъехали к КП фронта. Он находился западнее Киева — в лесу, в дачном поселке. Дома стояли скученно, почти впритык один к другому; их крыши потемнели; окна были забиты досками.

Ватутин встретил Рокоссовского с группой офицеров управления фронта. В его невысокой полноватой фигуре, в круглом добродушном лице явно угадывалась озадаченность: мол, я не справляюсь с обязанностями, вот и прислали замену.

С первых минут генерал армии заметил, что командующий фронтом сильно расстроен. Ватутина Рокоссовский знал давно: в Киевском особом округе он был начальником штаба. Он видел в нем высокообразованного, спокойного и выдержанного генерала. Казалось бы, встретились два товарища — командующие соседними фронтами, которые не первый день воюют и хорошо знают друг друга. Но душевной встречи не получилось. Ватутин соблюдал в общении дистанцию и говорил каким-то оправдывающимся тоном, словно хотел объяснить старшему начальнику объективные причины своих неудач.

— Николай Федорович, дорогой мой, — вынужден был заявить Рокоссовский на второй день работы. — Я приехал сюда не уличать вас в бездеятельности, не пугать вас, не вмешиваться в вашу компетенцию и не читать вам мораль, в которой вы не нуждаетесь. Я искренне хочу, насколько сумею, помочь вам разобраться в тех временных неудачах, которые нас постигли. Ведь на войне бывает всяко. Я тоже не святой.

— Спасибо, — улыбнулся Ватутин.

Натянутые отношения между генералами постепенно начали исчезать. Рокоссовский направил Казакова в штабы армий, а сам в течение нескольких суток изучал обстановку в управлении фронта.

— Когда вы вступаете в командование 1-м Украинским фронтом? — деликатно спросил Ватутин, когда работа подходила к концу.

— С ролью командующего войсками фронта вы справляетесь не хуже любого из нас, — ответил Рокоссовский. — У меня и в мыслях этого нет. Мне бы скорее вернуться к себе. У нас своих дел уйма.

— Все ясно, — совсем повеселел Ватутин, заранее зная, что Рокоссовский был направлен к нему не с обычными полномочиями. Он знал, что к этому генералу особое расположение питает Сталин. Он на миг представил себе, если бы в роли Рокоссовского оказался кто-то другой, тогда неудачи не сошли бы ему с рук.

Генерала армии несколько удивила система работы командующего фронтом. Он сам редактировал приказы и распоряжения, вел переговоры по телефону и телеграфу с армиями и штабами.

С начальником штаба фронта генералом Боголюбовым, способным штабистом, у Рокоссовского состоялся не очень приятный разговор.

— Почему вы допускаете, что командующий фронтом загружен по уши работой, которой положено заниматься штабу и лично вам?

— Я ничего не могу поделать, — ответил тот. — Командующий старается все сделать сам.

— Вы обязаны немедленно перестроить работу и заняться своими прямыми обязанностями. В противном случае будет страдать дело.

— Хорошо, я постараюсь, но вы переговорите по этому вопросу и с командующим.

К замечаниям Рокоссовского Ватутин отнесся очень серьезно.

— Сказывается то, что я продолжительное время работал в штабах, — смущенно признался он. — Вот и хочется ко всему приложить руку. Я это сейчас же поправлю.

В комнате командующего фронтом за чаем Рокоссовский, чтобы не обидеть Ватутина, сказал:

— В обстановке на фронте я ничего страшного не вижу. Дело вполне поправимо, но надо идти на риск и активно наступать.

— Если бы не близость украинской столицы, то я бы не переходил к обороне.

— Николай Федорович, дело вот в чем, — генерал армии повернулся к Ватутину. — Пользуясь пассивностью фронта, противник собрал крупную танковую группировку и стал наносить удары то в одном месте, то в другом. На мой взгляд, ошибка ваша в том, что вы, вместо того чтобы ответить сильным контрударом, продолжали обороняться.

— Да, тут я допустил явный промах. Не хотел рисковать, и напрасно.

— Если присмотреться, то тут нет никакого риска, — Рокоссовский махнул рукой с дымящейся папиросой. — У вас помимо отдельных танковых корпусов имеются две танковые армии, дышащие друг другу в затылок. Это же большая пробивная сила. А общевойсковые армии, а артиллерийские резервы? Да с таким количеством войск только и наступать, а не сидеть в обороне.

— На днях нанесу удар. Спасибо за совет.

Вечером Рокоссовский в присутствии Ватутина связался по ВЧ со Сталиным и доложил свои выводы об обстановке, о намеченных мерах, которые уже начали проводиться в жизнь. Он особенно акцентировал внимание на том, что Ватутин как командующий фронтом находится на своем месте и войсками руководит уверенно. Рокоссовский попросил разрешения у Сталина вернуться на Белорусский фронт.

Ватутина было трудно узнать: он подтянулся, шутил, улыбался, а на прощание Рокоссовскому сказал:

— Я много был наслышан о ваших человеческих качествах, а теперь убедился в этом и сам. Спасибо за помощь, за урок душевности, который вы мне преподнесли. Я никогда этого не забуду.

Это была их последняя встреча. В ближайшие недели войска Ватутина нанесли противнику ряд сокрушительных ударов, до основания расшатавших его оборону. Но 29 февраля 1944 года во время очередной поездки в войска генерал был тяжело ранен украинскими националистами — и 15 апреля его не стало.

Рокоссовский был потрясен этой утратой.

Глава двадцать первая

Светлым августовским утром 1943 года «кукурузник» приземлился на зеленый луг, который тянулся широкой полосой вдоль деревни Ловцевичи. Здесь, где-то в семидесяти километрах северо-восточнее Минска, располагался штаб партизанского отряда, куда был направлен прямо из Москвы Белозеров. С самого начала войны эта деревня входила в партизанский район, куда никогда не ступала нога фашистов. Хозяевами здесь были народные мстители — партизаны.