Читаем без скачивания Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин

то это, строго говоря, не означает, что он сам, безусловно, им следует или что все остальные должны им следовать. Вебер был человеком достаточно терпимым, если должное или недолжное поведение партнера (в нашем случае партнерши, то есть Эльзы) не затрагивало напрямую его любовных чувств. Он вообще выработал для себя очень удобную и логически безукоризненную концепцию внеэтических сфер жизни, к которым принадлежат искусство и эротика (с. 260). В рамках эротики то, что происходит с людьми, должно рассматриваться как иррациональное влечение, как судьба, и в этом случае не работают этические категории; это по ту сторону добра и зла, этим влечениям можно следовать или не следовать, подчиняться или сопротивляться судьбе, нельзя только выдумывать мораль или право, которыми можно объяснить свое поведение как этически или юридически правильное (с. 193). И после того, как мы прочли книжку о жизненной драме Макса Вебера, которую смело можно отождествить с его любовной драмой, мы видим, что он сам следовал своей теории, и тогда возникают обоснованные сомнения как в его аскетизме, так и в его героизме при реализации высоких принципов, предполагаемых аскетической моралью. То есть ни тем, ни другим, ни аскетизмом, ни героизмом Макс Вебер в своей жизни не отличался. Впрочем, он ни к тому, ни к другому и не призывал.

Надо сказать, что этот веберовский бренд (героический аскетизм) был очень силен и авторитетен. Как-то так получилось, что, несмотря на то что выдающиеся личности всегда в центре внимания современников и публика любит компромат в широком смысле слова, романтическая сторона жизни Макса Вебера не вошла в поле зрения как современников, так и преемников. Правда, это объясняется не только и не столько «гигиеническими» правилами самого Вебера в области связей с общественностью, сколько жесткими требованиями Эльзы Яффе, которой следовало бы работать не фабричным инспектором, а специалистом по разработке легенды и обеспечению секретности в спецслужбах. Ей удавалось без особых усилий в течение десятилетий изображать брак с Эдгаром и держать в тайне любовную связь с Альфредом и Максом. Тем сильнее был взрыв возмущения и негодования, когда тайны стали выплывать наружу. И это было не потому, что Макс Вебер оказался не героем аскезы, а гедонистом, не чуждым земных наслаждений и вовсе не стражем морали. Возмущение и негодование появились потому, что на этом якобы аскетичном Вебере зиждились собственные моральные и даже теоретические доктрины и концепции многих влиятельных теоретиков, историков и учителей морали. К Ясперсу это относится в полной мере – для него Вебер был важен не только как ученый, но и как мерило правильности его, Ясперса, собственной позиции как человека и философа. Поэтому Ясперс выступал как хранитель и защитник не только теоретического, но в первую очередь морально-этического наследия Вебера.

Поскольку Вебер в трактовке Ясперса (прямо в его книге о Вебере, а также косвенно, например, в работе о типах мировоззрений) трактовался скорее как представитель бренда «героический (экзистенциальный) аскетизм», крушение кумира было воспринято Ясперсом более чем болезненно. Радкау сообщает, что в феврале 1963 г. Эдуард Баумгартен, который к тому времени занял позицию общепризнанного (после смерти Марианны, которая всецело ему доверяла) хранителя наследия Вебера и выразителя его истинных взглядов, рискнул – именно рискнул, поскольку понимал, какие тяжелые последствия для восьмидесятилетнего Ясперса может иметь это открытие, – передать ему копии нескольких любовных писем Макса (R, 854). Сказать, что Ясперс был потрясен – это ничего не сказать. С этим новым образом Вебера рухнула его картина мира. «Предательство!» – такова была первая реакция старого философа и моралиста на шокирующую новость. «Макс Вебер совершил предательство по отношению к Марианне, к самому себе, ко всем нам, знающим его образ», – цитирует его фразу известный философ Дитер Хайнрих (R, 856). Впоследствии и Баумгартен, и Эльза Яффе ознакомили Ясперса с другими письмами и другими подробностями любовной драмы Вебера, и его высказывания несколько смягчились, хотя впечатления от смены образа, кажется, преследовали его всю жизнь, «даже во сне», пишет Радкау. Он не мог утешить себя тем, что это какая-то любовная эскапада, единичное приключение, не влияющее на образ целого, – седина, так сказать, в бороду, бес в ребро. Все это стало возможным, цитирует Радкау архивные записи Ясперса, потому что Вебер встретил в Эльзе «не обычную девку, а гетеру, владеющую высшим усыпляющим дух искусством – по ту сторону добра и зла… добрую, когда ей нравилось, но внутренне твердую и готовую к любому злу… все умеющую – от простейшего коитуса до искусства прекрасного – зрелой эротической игры» (R, 857–858). Такая дьяволица, искусительница Эльза! Случилось так, что в последние годы своей жизни Ясперс вел свой внутренний диалог с Вебером, касающийся Бога и дьявола, добра и зла, жизни и смерти, причем один из беседующих давно уже пребывал в царстве мертвых.

Теперь о Баумгартене. И опять заходит речь о смерти. Радкау передает (без ссылок, к сожалению) фрагмент разговора Эльзы с Баумгартеном, относящийся к 1957 г. Эдуард Баумгартен, будучи в Гейдельберге, посетил Альфреда Вебера, намереваясь примириться с ним после некой сильной размолвки по поводу его, Баумгартена, опубликованных материалов о Максе. Но разговор сложился неблагоприятно для него, и он сильно разозлился. Тут из соседней комнаты вышла Эльза, которая, конечно, все слышала. «Что, собственно, стоит между нами? – спросила она. – Почему Вы так долго ничего больше (о нас? – Л.И.) не написали?» Баумгартен: «Потому что я считал Вас тоже виновной в смерти Макса Вебера». Он имел в виду, что Веберу приходилось разрываться между браком и любовью, между Марианной и Эльзой, и мучения от воспаления легких отягощались возникшим вследствие этого влечением к смерти. То есть любовь к Эльзе не облегчала, а, наоборот, усугубляла его страдания. Радкау полагает, что Баумгартен так же, как Ясперс, считал Макса Вебера столь высокоморальной личностью, что конфликт между страстью и долгом, грубо говоря, свел его в могилу (R, 854). Это вообще-то достаточно странное сообщение. Прежде всего странно, что местом встречи стал Гейдельберг, хотя в это время Эльза и Альфред давно уже жили в Берлине. Кроме того, племянник Вебера Эдуард Баумгартен был близок к «дяде Максу» еще при жизни последнего, а после он даже дежурил ночью перед похоронами у его гроба. Трудно даже предположить, что он был настолько мало осведомлен о характере отношений между Максом и Эльзой, что считал этот роман тягостью для Макса, усугубившей его болезнь.

Но если несколько сместить акценты, Баумгартен, оказывается, не совсем неправ. Потому что Эльза конечно же косвенно виновна в ранней смерти Макса Вебера. Но не в том смысле,