Читаем без скачивания Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не стал бы утомлять читателя подробностями той поездки, даже если бы моя память сохранила их. О великие боги! Какой грудой золы выглядит судьба любого государственного мужа, когда смотришь на нее через десятилетия! В те годы я помнил наизусть имена всех консулов за последние сто лет и всех преторов за последние сорок. Затем они стали бесследно исчезать из моей памяти, затухая, как огоньки на ночном побережье Неаполитанского залива. Стоит ли удивляться тому, что все события, происходившие во время нашего путешествия, слились в моем сознании в круговорот рукопожатий, речей, просьб, принятия прошений и шуток.
Имя Цицерона уже гремело и за пределами Рима, и люди валом валили, чтобы просто взглянуть на него, особенно в больших городах, где рассматривалось много судебных дел. Там были знакомы с речами Цицерона против Верреса — даже с теми, которых он не произносил, а лишь подготовил и обнародовал впоследствии.
Поклонники Цицерона копировали и распространяли их. Он был героем как низших сословий, так и всадников, которые видели в нем борца против ненасытной, высокомерной знати. По той же причине мало кто из аристократов был готов распахнуть перед Цицероном двери своего дома, а иногда, когда мы проезжали мимо их поместий, в нас даже летели камни.
Мы продолжали двигаться по Фламиниевой дороге, тратя один день на каждый сравнительно крупный город — Нарнию, Карсулы, Меванию, Фульгинии, Нуцерию, Тадины, Калес — и наконец достигли Адриатического побережья. Со времени нашего отъезда из Рима прошло две недели, а с тех пор, как я в последний раз видел море, — годы. Поэтому теперь, когда после многих дней глотания дорожной пыли моему взору открылась бескрайняя водная синева, я задрожал, как ребенок. Небо было безоблачным, воздух — благоуханным, словно давно прошедшее лето волей своенравных богов ненадолго вернулось в эти края. Повинуясь внезапному порыву, Цицерон приказал остановиться, чтобы мы могли пройтись по берегу.
Как причудливо устроена человеческая память! Я начисто забыл многие серьезные вещи и до мельчайших подробностей помню ту недолгую — не больше часа, — но благословенную передышку: запах выброшенных на берег водорослей, вкус морской соли на губах, негромкое шуршание волн, Цицерона, со смехом показывающего, как Демосфен пытался улучшить свое произношение, набив рот камнями.
Через несколько дней, в Арминии, мы переменили направление и двинулись по Эмилиевой дороге. Постепенно удаляясь от моря, мы вскоре оказались в провинции Ближняя Галлия. Здесь уже ощущалось приближение зимы. Слева от нас возвышались черные и фиолетовые вершины Апеннин, а справа, до самого горизонта, змеились серые рукава и протоки дельты реки Пад. У меня возникло странное ощущение, что мы всего лишь мелкие насекомые, ползущие по стене огромной комнаты.
Самым жгучим вопросом в Ближней Галлии тогда было избирательное право. Те, кто жил к югу от Пада, пользовались им, те, кто обитал севернее, — нет. Опиравшиеся на простой народ — во главе их стояли Помпей и Цезарь — выступали за то, чтобы распространить его на земли до предгорий Альп, а аристократы под предводительством Катула усматривали в этом заговор, направленный на ослабление их власти, и, естественно, выступали против. Цицерон, разумеется, был всецело за расширение избирательного права и решил сыграть именно на этом.
Здесь никогда прежде не видели кандидата в консулы, поэтому даже в маленьких городках Цицерон собирал изрядные толпы. Обычно он выступал, стоя на повозке, и в каждом городе произносил одну и ту же речь — вскоре я заучил ее наизусть. Цицерон обличал порочные рассуждения, в соответствии с которыми человек, живущий на одном берегу реки, является римским гражданином, а его двоюродный брат на противоположном берегу считается варваром, хотя оба говорят на латыни.
— Рим — это не одно лишь место, — заявлял он. — Границы Рима определяются не только горами, реками и даже морями. Принадлежность к Риму зависит не от рода, племени или религии. Рим — это то, к чему следует стремиться! Рим — это высшее воплощение свободы и закона, которого достигло человечество за десять тысяч лет, с тех пор как наши праотцы спустились вон с тех гор и научились жить сообща, согласно определенным правилам.
Далее Цицерон говорил, что его слушатели просто обязаны голосовать, хотя бы во благо тех своих соплеменников, которые пока лишены этой возможности. Ведь избирательное право — это неотъемлемая часть цивилизации, особый дар, сродни умению разводить огонь. Каждый человек за свою жизнь должен хоть однажды увидеть Рим, поэтому следующим летом, когда путешествовать станет легко, все они должны отправиться на Марсово поле и отдать свои голоса.
— А если кто-нибудь спросит, что заставило вас пуститься в столь долгий путь, отвечайте: «Нас послал Марк Цицерон!»
После этого он под рукоплескания толпы спрыгивал с повозки и шел, раздавая направо и налево пригоршни гороха, корзину с которым нес шедший позади него слуга, а я держался рядом с ним, дожидаясь указаний и записывая имена.
За время путешествия мне открылось в Цицероне много нового. Должен признаться, что, даже прожив рядом с ним много лет, я не знал его до конца, пока мы не оказались в одном из маленьких городков (уж и не вспомню, как он назывался: то ли Фавенция, то ли Клатерна) к югу от Пада. Осеннее солнце уже спускалось к горизонту, с гор подул холодный ветер, в лавочках на главной улице стали зажигаться масляные лампы. Я смотрел на лица местных крестьян, с восторгом взирающих на знаменитого сенатора, который стоял на повозке и говорил, указывая тремя отставленными в сторону пальцами в сторону Рима с его славой. И тут я понял: несмотря на блестящее образование и высокое положение, он один из них — человек из маленького провинциального городка, вдохновляющийся образом совершенной республики и совершенного римского гражданина; и все это сжигает его изнутри, поскольку для Рима он и сам — чужак.
В течение следующих двух месяцев Цицерон полностью посвятил себя избирателям Ближней Галлии, особенно тем, кто жил вокруг ее столицы, Плаценции. Этот город расположился по обе стороны Пада, отчего многие семьи оказались разделены на граждан Рима и «варваров». Здесь Цицерону очень помог наместник Пизон. Да-да, тот самый Пизон, который в свое время предрекал Помпею участь Ромула, если тот будет добиваться для себя особых полномочий. Но Пизон руководствовался только соображениями пользы, а его семья имела торговые интересы по ту сторону Пада, поэтому он также стремился к расширению избирательного права. Пизон даже выдал Цицерону особую
