Читаем без скачивания Что движет солнце и светила (сборник) - Николай Семченко

Когда он вернулся в свою комнату, то Нади там уже не было. Он сразу лег и спал до полудня. А через четыре часа уехал во Владивосток.

Был дождь и снег. Пожалуй, еще была зима — начало марта, когда природа куролесит и напропалую лукавит: сегодня — солнце, капель, прозрачная мягкость неба, а завтра — вот эта слякоть, снежинки, превращающиеся, не долетев до земли, в холодные капельки влаги; послезавтра посмотришь на термометр за окном и невольно поежишься: минус двадцать, метет поземка, и нахохлившиеся голуби уже не воркуют…

Возвращаясь из библиотеки, Роман так вымок и продрог от резкого ветра, что единственной его мечтой была кружка крепкого, горячего чая, пусть даже без сахара и лимона — только бы прогреться, чтоб пот прошиб.

Слава Богу, Яшка сидел у стола и, уткнувшись в какой-то поэтический сборник, швыркал чай из голубой пиалы. Он принципиально отвергал чашки, кружки, стаканы и даже водку хлестал из пиалы.

— А, привет! — сказал Яшка. — У меня несколько строк сочинилось: «Был дождь и снег, еще была зима, и где-то рядом троллейбус трогал нити струн звучала музыка…»

— Это что? — спросил замерзший Роман, не в силах слушать дальше. Поток сознания? А чай горячий? Фу ты, черт, носки промокли! И батарея холодная…

Про секс мы, может, и мало знали, но зато умели отличать любовь от, скажем, влюбленности. Любовь — это когда совсем не можешь жить, не видя и не слыша какого-то человека, и не важно, что он сам, может, и не подозревает ничего о ваших чувствах: достаточно и того, что он есть. А влюбленность это когда еще можно без всего этого обойтись…

Но хотелось, конечно, любви. Счастливой-пресчастливой, и чтобы умереть глубокими стариками в один и тот же день в окружении безутешных детей, внуков и правнуков. Вот как-то не об оргазме или, извините, дополнительной стимуляции электровибратором думали. Не подумайте, что автор — брюзга, жуткий пуританин и на него

— Как всегда, — флегматично отозвался Яша. — Ты бы чай подогрел, а то еще и электричество отключат…

Чай был замечательный. Яша добавлял в него разные травки, которые сушила его бабка Хая. Бабка Хая жила где-то под Черновцами и раз в месяц, обязательно присылала посылочку.

— Слушай, а тебя Ведро искал, — вспомнил Яша. — У него к тебе какое-то дело…

— Да какое там дело! Наверное, хочет перехватить денег до стипендии…

И точно. Ведро начал с того, что позарез нужны деньги: наклевываются по дешевке американские джинсы, их обязательно надо брать — перепродашь, хороший навар получается, не прогадаешь. Но Роман этими делами не занимался. И вообще, тогда, когда во всех трамваях и автобусах висели плакатики «Совесть пассажира — лучший контролер», приличные люди как-то чурались спекуляции. Это позже она стала называться солидным словом «коммерция».

— Ты ведь знаешь, я в эти игры не играю, — сказал Роман. — Да и денег нет, пять рублей до «степы» осталось…

— Что, так и будешь всю жизнь копейки считать? — поморщился Ведро. — Ты вообще какой-то ненормальный.

— Какой есть, — подтвердил Роман. — Зато совесть ночами побудки не устраивает.

— Да ну?! Точно шиз! Какая совесть, о чем ты? Ну, бля, дурачок! Слушай, а ведь ты и с бабами такой же — придурок придурком. Если кто узнает, как ты с ними сиропы развариваешь, так ведь на тебя экскурсии будут ходить по предварительной записи!

— Неужели?

— А вот послушай…

Ведро взял с полки кассету, вставил ее в магнитофон и нажал кнопку:

«— Ты мне давно нравишься… Почему не замечаешь?

— Понимаешь, у меня уже есть девушка. Мы с ней дружим со школы. Не знаю, как объяснить, но получается так: кроме нее, для меня никого не существует.

— Но она далеко. И ты всего не знаешь. Наверно, и за ней кто-нибудь сейчас ухаживает.

— Нет! Тамара мне все сказала бы честно. У нас никогда не было друг от друга секретов.

— А мне что делать?

— Ты замечательная девчонка, и у тебя еще будет любовь, вот увидишь!

— Но мне нужен ты…

— Знаешь, я тебя до этого не замечал. Даже лицо твое не смог бы описать…»

Сначала Роман слушал этот диалог так, как обычно слушают, например, запись театральной постановки. И даже не сразу сообразил, что странный, нелепый разговор двоих — это запись того, о чем он говорил с Надей. Тогда, когда они картошку ели!

Значит, Ведро как-то умудрился поставить к ним в комнату магнитофон? Ну и сволочь!

Роман решил, что показать свою растерянность — значит доставить удовольствие этому козлу. И потому попытался растянуть губы в улыбке. Он даже решил, что она у него вышла надменно-саркастической.

— И вот этим, — небрежный кивок на магнитофон, — ты решил меня скомпрометировать?

Ему очень хотелось выглядеть невозмутимым, он даже и слово-то это скомпрометировать! — специально употребил: оно звучало как-то аристократично, что ли.

— Выходит, если я не лезу на первую попавшуюся давалку, то это уже компромат? Но вот вопрос: на кого это компромат? Может, все-таки на нее, а? Или на тебя? Чтобы все знали, какая ты сволота!

— Ну-ну, потише, малахольный! — гоготнул Ведро. — Парни оборжутся, если эту запись услышат. Ты и так считаешься полупридурочным — эдакий ангелочек, чистенький мальчик, только крылышек не хватает, чтоб в рай улететь!

— Ты в это дело Надю не впутывай, — сказал Роман. — Если уж кому из нас подлянку устроишь, так это ей.

— И ты не понял, что Надька тебя разыгрывала? — присвистнул Ведро. — Мы с ней договорились побалдеть над тобой. Она, кстати, жалеет, что переиграла недотрогу. Говорит, что твой мистер Готовченко чуть трусы ей не разорвал.

— Спасибо, что хоть в моей потенции не сомневается, — усмехнулся Роман. Он решил до конца держать на лице насмешливо-снисходительную маску. Хотя его так и подмывало навернуть Ведро магнитофоном, и чтоб вдребезги — нет, не голова, а этот проклятый маг!

— Ну так как? Может, пленочку твоей Тамаре послать? У меня и адресочек есть. Пусть девочка послушает…

— Замечательная мысль! — откликнулся Роман. — Ее бабка таких, как Надя, величает навалихами: сами, мол, на парней наваливаются, а потом еще и права качают. Тамара, думаю, будет в восторге!

Он чувствовал, как по позвоночнику скользнул цепкими лапками холодок и остро, зло въелся в кожу под лопатками. Наверное, Ведро что-то напугало в выражении лица Романа, потому что он засуетился, схватил стакан с водой:

— Что ты, что ты? Это шутка, придурочный! Что с тобой?

— Будь здоров, — сказал Роман и, взявшись за дверную ручку, почувствовал, что ноги не слушаются его. Однажды у него это уже было. На школьных соревнованиях. Он был отличным бегуном. И Юрка Королёв, который во что бы то ни стало хотел победить на стометровке, перед самым стартом стукнул его ниже колена. Нога онемела, сделалась будто ватной. Он мог бы и не выходить на старт, пожаловаться физруку, тем более, что другие ребята видели Юркину подлость. Но Роман был упрям и наивно-благороден. На старте он действительно задержался и первые десять метров бежал, как ему показалось, будто в замедленной съемке — неловко, медлительно, а потом что-то случилось: легкая, пружинистая сила стремительно толкнула вперед, и он сумел-таки первым коснуться финишной ленточки…

И на этот раз после трех-четырех шагов, которые дались ему с трудом, Роман почувствовал, как его наполняет прежняя легкость и уверенность. Ведро что-то бормотал за спиной, извинялся и винил во всем Надьку, но Роман даже не обернулся…

Летнюю практику он проходил в Дальнереченске. Всего их было четверо: трое парней и Надя.

После истории с магнитофоном она для Романа как бы перестала существовать. Конечно, он видел: вот она идет по коридору — невинный взгляд, кроткое личико ангелочка, золотистые кудряшки. Но он смотрел сквозь нее, это очень просто: надо представить, что перед тобой пустое место. Несколько раз она пыталась с ним объясниться, и даже однажды, отчаявшись, взяла его за локоть, но он выдернул его и с недоумением стряхнул с рукава несуществующую соринку.

В Дальнереченске не замечать Надю стало труднее. Все четверо работали, что называется, в одной упряжке, и от ее расчетов кое-что зависело в тех чертежах, которые делал Роман. А расчеты были неточны и небрежны. Зато сама Надя преобразилась: летние, свободные наряды открывали прелесть ее фигуры, а косметика, самый минимум, чуть-чуть, — странно преображала наивность ангелочка в чувственность, и цену себе она знала: ходила так, будто несла хрустальную вазу, наполненную шампанским, и расплескать его не имела права.

Ирина Николаевна, заведующая отделом, где стажировались студенты, заметила, что Роман с Надей немногословен и сторонится ее. А Надя, как на грех, а может, специально лепила такие ошибки, что ему, бедолаге, приходилось не только свою, но и ее работу делать. Иногда он взрывался: