Читаем без скачивания Укоротитель - С Бескаравайный

Темнота.

Нет ничего труднее доказать истинность факта, который уже опровергнут, изображен в тысячах карикатур и пародий, осмеян и приобрел тот устойчивый аромат дешевой сенсации, что не отмывается никакими пленками и фотографиями. Я стал героем одного из раскрученнейших розыгрышей. Документальный фильм "Как мы готовились разыгрывать прессу" был бесплатно презентован всем конкурентам этой гордящейся своей историей телекомпании и заботливо помещен во всемирной паутине. Подробно рассказывалось, как закупали грим и учились им пользоваться, как одалживали манекены и разбирали их на части, как резали баранов и устилали их потрохами окрестности длинного сарая. Разумеется, пребывание самого Артура Энегеля в "долине смерти" сняли с нескольких ракурсов, но изображение его дрожащих коленок и отвисшей челюсти реализовывалось уже за деньги.

Была подготовлена отличная легенда - о малом экспериментальном нефтеперегонном заводике и его коллективе, настрадавшемся от гнусных сплетен. О легенде, впрочем, говорили мало и вообще, множество деталей осталось за кадром. Некоторые части тел и расчлененные трупы были настоящими, их просто загримировали, так что удушливый запах мертвечины составлял ту капельку действительного, реального аромата смерти, убедившего журналиста в правдивости постановки.

Конечно, все это кончилось пожаром, грандиозным огненным вихрем, произошедшим от внезапной вылазки боевиков. Он пожрал львиную долю оборудования, оба бензовоза и даже верхний слой почвы превратился в спекшуюся стеклянистую массу. Остались лишь пленки, свидетели и легенда.

С этого момента и началась в Кокории деятельность "багрового пиара" редкостное по претенциозности название, выдуманное журналистами, но сами мы никак себя не называем, так как уже довольно долго отказываемся признавать собственное существование.

* * *

Вернувшись к себе в кабинет, я задумался. Была в новеньком рекруте какая-то трудноуловимая червоточина. Дефект, мешавший мне окончательно признать его своим.

Заныл шрам на правом боку, память о единственном, чуть не удавшемся, покушении на меня. Всплыли ночные предчувствия.

Асафия Николаевича отлично проверили: множество свидетелей могли подтвердить его биографию и очень хорошие приборы заглядывали к нему в черепную коробку. Особистам было просто невыгодно подставлять меня, умышленно засылая брак. Он старателен, прилежен и то внутреннее сопротивление специфике нашей работы, что мешает очень многим новичкам, у него почти отсутствует.

И тут я понимаю, что он очень мало выслушал - явно не хотел этого - о переделке образа жизни кокорцев. О необходимой насильственности части браков, о стройках дорог и низведении духовенства, дроблении зайтов и устранении некоторых старейшин. Он не захотел почувствовать сердцевину тех страшных, темных советов, что я так часто даю командованию группировки.

Передо мной сидел человек без ненависти, бешеной жажды мести, которую приходиться давить волей и вводить в цивилизованные рамки. Он был таким же как я - до Кокории. Пресным маленьким человеком, бездушным старательным карьеристом, умело изображающим энтузиазм.

Потому в том бесконечном балансе созидания и разрушения, что наедине с собственной совестью ведет каждый из нас, он будет всегда побеждать безразлично, добро ему придется творить или зло. Не из гуманности или благих побуждений, а просто из осторожности, из неуемного чиновничьего желания перестраховаться, он будет ограничиваться постным, безопасным добром. Завязнет в олимпиадах и утренниках, нескончаемой подаче докладных записок, которые все равно никогда не утвердят. Он наверняка попытается завести себе подчиненных и не откажется от попутных взяток. Асафий - первый симптом бюрократии в нашем маленьком коллективе.

На самый ничтожный отрезок времени я почувствовал себя обманутым. Будто встретил самого себя с наклеенной бородой и фальшивым протезом в подземном и переходе и, не разобрав, подал монету.

Но тут же мысли едкой кислотой догадки стали выискивать в этой ситуации трещины ответов. Почему это произошло, нельзя ли проделать с Асафием ту же метаморфозу, что претерпел я сам? И за ответом не приходиться долго ходить от стены к стене - он лежит на поверхности. Плоды нашего труда обесценивают наши же усилия - отсутствие самых страшных, кровоточащих язв порождает стремление к покою. Мне вспомнился другой мой сон: я мою руки в чане с кровью, отдираю прилипшую краску, вычищаю грязь из-под ногтей, а кровь не желает пачкать кожи - аккуратными капельками сбегает в чан. Но ненависть утрачивает свою необходимость, исчезают оправдания зла, и основная пружина моего предприятия скоро проржавеет, вся строгость и элегантность управленческих решений обернется тягомотиной бумагомарательства. Ни завтра, ни через год, но я превращусь в очередного провинциального прожектера, отягощенного черными воспоминаниями.

И как только я понимаю это - прошлое будто воскресает. Чиновничья жажда теплого местечка вгрызается в печень, лень зовет на боковую, к продажности и обывательству. Отчетливо припоминается, что на базе нет первоклассных учителей и дети, которых с таким трудом удалось вытащить из столицы, останутся здесь полувыученными. Я давно уже не загорал на пляже, не сидел в хорошем ресторане и не слушал оперу.

Но вспышка ностальгии не зажгла моего сердца. Долг, дружба, совместные достижения и грехи - все это удерживает меня от немедленного написания проекта о сотрудничестве со столичными каналами и долгой командировки. Да и власть над людьми неизмеримо приятней командования цифрами. Я сроднился со своим делом, врос в него, пропитался радостями и огорчениями, мечтами и неудачами. Не захотел продавать то, чему отдал так много сил.

Надо просто найти новые формы действия.

This story is total fictional.

Март 2004