Читаем без скачивания Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга вторая - Сергей Курган

– «Орлов» под орлом, – заметила Аня. – Интересно, правда?

– Да, любопытно. Но что действительно важно, так это то, что у русских, – в отличие от британской августейшей любящей парочки – хватило ума не переогранять «Орлов», благодаря чему он – в противоположность «Кох-и-Нуру» – сохранил, помимо все-таки значительной массы, и всю свою историческую ценность.

– «Любящей парочки»? Вы про Викторию и Альберта?

– Ну да – петух и курочка, ни дать, ни взять.

Аня рассмеялась и подумала, что нелюбовь Сержа к Англии вновь отчетливо проявилась в этом «наезде».

– Но мы с вами сильно отвлеклись от нашей темы, – заметил он, – а, между тем, меня интересуют еще некоторые вопросы.

– Я буду рада, если смогу на них ответить.

– Полагаю, сможете. Я вижу: вы об этом неплохо осведомлены.

Эта сдержанная похвала вызвала, однако же, у Ани чувство гордости.

– Надеюсь, – в том же духе сдержанности ответила она.

– Откуда, позвольте поинтересоваться, будущие колонисты узнали о том, что их приглашают? Из газет?

– Да, Серж. В немецких газетах печатались объявления об этом. И для этой же цели в Ульме и во Франкфурте-на-Майне находились специальные комиссары Русского правительства.

– И они занимались агитацией за переезд?

– Ну да.

– Хорошо. Эмигранты прибыли в Россию. Что дальше?

Вопросы были цепкие, сухо-деловые. За ними смутно, «пунктиром» угадывался другой Серж – президент транснационального холдинга.

– Сначала их размещали в Петербурге. Позднее их стали временно расселять в Ораниенбауме.

Аня вопросительно взглянула на Сержа.

– Знаю, – он кивнул головой – теперь это город Ломоносов Ленинградской области. Странно, кстати.

– Что странно?

– Об этом потом, – нетерпеливо бросил он, и затем, уже мягче, добавил: – если позволите.

– Хорошо.

– Итак, они в Петербурге или Ораниенбауме. Чем они занимались там?

– Они знакомились с российскими законами, а потом присягали на верность Российской Короне. А затем переезжали на место поселения. Кстати, это был самый трудный этап, трудный чисто физически – не все даже доезжали до места.

– Вот как. И какой же была смертность?

– 12 с половиной процентов.

– При переезде куда?

– На Нижнюю Волгу.

– Ваши предки, как я понимаю, поселились именно там.

Это прозвучало не как вопрос.

– Да, – тем не менее ответила она. И добавила: – Но в 1941 году их всех депортировали.

– Да, я знаю, – вздохнул Серж.

Он немного помолчал. Аня тем временем осмотрелась и увидела, что дождь, кажется, закончился. – Это хорошо, – подумала она, – можно будет, наконец-то, выйти из машины. – Ей хотелось на воздух.

– Ваших куда? – спросил Серж неожиданно, так что Аня поняла лишь через несколько мгновений.

– Наших – в Казахстан. Но мои потом все же вернулись в Поволжье.

– Это понятно: вы ведь родились в Саратове.

Серж ободряюще улыбнулся Ане.

– Спасибо за информацию, – сказал он. – Она была весьма интересна.

– Не за что, Серж.

– Ну, было бы не за что, я не стал бы благодарить, – заметил он с усмешкой.

– Но вам еще что-то показалось странным, – напомнила Аня. – Я так и не поняла что.

– А, это… Это не связано с вашим рассказом. Видите ли, мне показалось несколько экстравагантным, что город давно уже называется вновь Санкт-Петербургом, а область, центром которой он является, остается Ленинградской. Согласитесь, это парадоксально.

– Да, наверно. Но я над этим как-то не задумывалась.

– Вообще-то, – продолжал он, словно не слушая – в данном конкретном случае, насколько я понимаю, имел место различный подход городских и областных властей к этому вопросу.

– Городские – более прогрессивные, а областные держатся за старое, так?

– Ну, это как раз-таки городские держатся за старое – гораздо более старое: ведь Петербургом город назывался задолго до того, как стал Ленинградом…

– Но вы же меня поняли, правда?

– Я вас прекрасно понял. Но я бы не стал навешивать ярлыки – мой опыт научил меня воздерживаться от этого. Тем более, когда речь идет о стране, которую я знаю явно недостаточно. В России сейчас вообще сочетаются между собой атрибуты царской империи и Советского Союза: с одной стороны, красные звезды и советский гимн, а с другой – триколор и двуглавый орел.

– Да, действительно. Но я как-то не придавала этому значения…

– Вот, именно! И многие русские так же относятся к этому. Вот почему я, несмотря на то что это меня несколько удивляет, начинаю думать, что, возможно, это и правильно. Франции тоже пришлось через подобное пройти.

– Через примирение?

– Да, через примирение.

– И успешно?

– Более или менее. Но это было именно примирение, а не утверждение единомыслия. Я, например, как вы, несомненно, заметили, все равно не приемлю революцию, коммуну и вообще весь этот край политического спектра. Однако, я с этим мирюсь.

– Вы имеете в виду левых, правильно?

– Разумеется.

– То есть, вы уважаете их взгляды?

– Нет, Аня, не совсем так. Я не уважал их взгляды раньше и не уважаю их теперь – вы должны были это заметить. Но я уважаю их право эти взгляды иметь – и высказывать, хоть мне это и не нравится. При условии, если эти люди не нарушают законы.

– Но в России, возможно, происходит то же самое? Пусть не всегда взаимопонимание, но, во всяком случае, сосуществование. Точнее, путь к этому.

Серж задумчиво повернулся к окну и, видимо, тоже заметил, что дождь закончился.

– Да, возможно. Впрочем, – произнес он другим тоном, – это не мое дело. Я только хотел у вас еще спросить: а вы не знаете, почему ваши предки в Германии перебрались из Бамберга в Регенсбург? Может быть, в Бамберге что-то произошло?

У Ани почему-то екнуло сердце, и вся она сжалась, точно в ожидании удара. Рассказать? С одной стороны, она ведь обещала бабушке не рассказывать об этом никому постороннему. Но с другой… Серж задал прямой вопрос. Врать ему? Глупо и бессмысленно. Правда, он обещал, что не будет считывать ее мысли, но все равно – глупо. Зачем? И вообще, разве он – посторонний? Аня испытывала растерянность: в самом деле, кем был ей Серж? На этот вопрос не было определенного ответа – пока не было: о том, кто Серж в ее жизни, Аня еще подумает. Но, по крайней мере, для нее было совершенно ясно, что уж никак не посторонний.

– Да, Серж, произошло, – тихо ответила она.

Серж молча ждал продолжения. И Аня решилась:

– Мою пра- пра- много раз – прабабушку, которая жила в начале 17 века, сожгли на костре как ведьму.

Мотор БМВ вновь успокаивающе гудел – уверенно, мощно, надежно. И в салоне вновь работал кондиционер, так что от духоты даже и следа не осталось. А может, и не было никакой духоты? Может, весь этот тяжелый разговор – вначале о… нет, Аня не хотела даже называть ее имя, даже про себя. … Скажем так: о «давней истории» Сержа. – Вот, так-то лучше. … А потом – о сожженной в 17 веке «семейной ведьме» (сейчас Аню уже не интересовало ее имя – не знаю, и не надо – думала она). И вот, обо всем этом – может, они с Сержем и не говорили?

Аня вздохнула: увы, разговор был. И о том, и о другом. Уже на что тяжелым было объяснение с Сержем по поводу его «давней истории», но разговор о ведьме, сожженной в Бамберге, оказался еще тяжелей: Серж был почему-то словно бы не в своей тарелке и все стремился уточнить детали. Но Аня и сама мало что знала об этом – семейное предание содержало очень скупые сведения, так что Сержу пришлось удовольствоваться тем, что было. Почему это так его интересовало? Чем задевало? – А задевало определенно: он до сих пор молчал, мрачно глядя в ветровое стекло. На протяжении уже получаса – после того, как они договорились, что едут «домой», в Париж, он не произнес ни единого слова. Это было так непривычно, так странно для Сержа, который обычно произносил слова почти непрерывным потоком, что Ане делалось не по себе – неуютно, тревожно. Она несколько раз уже порывалась прервать затянувшееся молчание, но всякий раз ей не хватало решимости нарушить тишину. Она непроизвольно поежилась на своем пассажирском сидении и вновь вздохнула. На сей раз это не осталось незамеченным:

– Что вы так тяжко вздыхаете? – «пробил», наконец, молчание его вопрос. И Аня с радостью отметила, что интонация вновь была привычной, легко-ироничной. От сердца сразу отлегло. – Слава Богу, – подумалось ей. По правде говоря, она уже устала от всего этого: признаний, объяснений, «допросов с пристрастием», затяжного молчания…

– Не переживайте, – вновь заговорил он, прежде чем она успела что-нибудь сказать, – я переключился в нормальный режим. Мозги проветрились и готовы к работе. Полагаю, с мемуарами покончено: оставим «отеческие гробы» в покое. Пусть прошлое почиет в мире. Согласны?