Читаем без скачивания Чёрный петух - Кальман Миксат

И действительно, волнующее было зрелище: девочка выпростала свою худенькую ручку из-под подушек и держала ее в воздухе, в одном положении, будто кто-то невидимый взял ее за руку, их руки сплелись, и она судорожно сжимала протянутую ей руку. (Раньше же от слабости она и руку поднять была не в силах.)

— Э-э, глупости! — пренебрежительно ответил доктор. — Наука не признает невидимых рук.

Но поскольку по глазам госпожи Ваи видно было, что она сейчас же отпарирует, господин эскулап поспешил ретироваться. Купойи и на этот раз проводил его в коридор и там сунул ему в руку десятифоринтовую ассигнацию (чтобы Винце не видел).

Когда он вернулся в комнату, его встретила зловещая давящая тишина. И словно каким-то стальным зажимом сжало у него сердце. Он даже не мог бы объяснить отчего. Все вроде бы было так, как две минуты назад.

На столе, рядом с пузырьком с лекарством, медленно горела, потрескивая, свеча. На стенке, как и прежде, — три тени. Но, боже, почему они словно застыли, слившись в одну? Госпожа Ваи, Винце и Жужа молча, с выражением ужаса на лице, стояли около кровати. Винце, увидев хозяина, тут же замахал ему.

— Сударь, она ищет вас глазами.

— Я здесь, я здесь, — хрипло проговорил старик, бросившись к кровати.

— Кончилась! — воскликнула Ваине, прежде чем Купойи успел подбежать к девочке. — Умерла. — И наклонилась над кроватью, чтобы закрыть глаза умершей.

В это мгновенье во дворе громко прокукарекал петух.

Вполне возможно, что черный петух. Может быть, потому, что наступила полночь, а может, и в знак того, что тот, кто отправился в дальний путь, прибыл к конечной цели…

После печальной ночи господина Купойи ожидал полный забот и треволнений день. Со всех сторон на него обрушились неприятности.

Ему буквально предстояло разорваться на части, но он видел перед собой лишь одно: то место, где в небольшой комнатке «Рака» в озарении шести свечей стояла кровать и на ней, холодная и немая, лежала усопшая. Ни красный цвет, ни синий не вышли победителями — лицо ее было бело, как алебастр.

— Жужа, попрошу вас, посмотрите, пожалуйста, в ее узелке, может быть, там найдется платье получше, тогда наденьте на нее. Потом сходите в лавку и купите саван поприличнее. Затем сообщите о смерти полицейскому, врачу; затем заскочите к нашему доктору и скажите ему, чтобы больше не приходил, — иначе ведь придется платить.

Потом-то, потом — это… Множество забот и дел, свалившихся на Купойи, сделали из него (поскольку не было под боком досточтимой госпожи) поистине другого человека. Казалось, ему даже нравилась та полная самостоятельность, которую он впервые ощущал. Он вкусил ее, и она вскружила ему голову.

А рано утром прибыл верховой гонец, нанятый за деньги госпожой Купойи, молодой человек по имени Михай Гал. Досточтимая госпожа, сообщил он, провела страшную ночь, не зная, что и предположить, почему не вернулся домой господин Купойи.

— Возвращайся обратно, любезнейший Михай Гал, и скажи моей супруге, что ты видел меня живым и здоровым, но у меня тут возникло одно небольшое дело. Дело чести, понимаешь? Дома я сам расскажу все подробно.

Только господин Купойи покончил с этим (впрочем, куда там «покончил», будет еще продолжение), как Винце затрубил «отходную», мол, девица эта им — даже не седьмая вода на киселе, а вовсе не знакомая, чужая; теперь она все равно умерла, а значит, и добра никакого они ей сделать уже не смогут; так что, барин, оставим, мол, все это дело, иначе оно плохо кончится.

Купойи почесал в затылке.

— Ну, конечно, конечно… Мы в большой беде, Винце. Я понимаю это. Но что нам делать? Бог ниспослал мне эту беду. И я не могу перешагнуть через нее.

— Но ведь расходы же какие!

— Верно, верно, но на кого же мы бросим покойную? Кто предаст ее земле, кто проводит ее в последний путь? Покажи мне, кто, кто из этих тысяч чужих ей людей? И разве не поклялся я у ее смертного одра, что не оставлю ее?

— Да мне-то что, барин. Поступайте, как хотите, но я больше не несу за вас ответственность перед госпожой. Я возвращаюсь домой.

—Ты мог бы меня бросить?

— И к тому же сию минуту — куплю вот только дрожжей для госпожи Хорвата и отправлюсь с телегой.

— Ну и отправляйся к черту в ад! — вскипел старик. — Не желаю больше тебя знать.

Они расстались, рассорившись. Каждый отправился по своим делам. Купойи пошел к столяру, и они сторговались на вполне приличном гробу и ореховом кресте. Столяр, некий Пал Опила, осведомился об имени и фамилии, которые должны быть написаны на гробу и на кресте.

— Если бы я это знал!

— А что, разве сударь не знает, кто умер?

— Да нет же, знаю, я только не знаю имени и фамилии.

— Так почему же не пришел заказывать тот, кто знает?

— Я никого такого не знаю. Но мне кое-что пришло в голову. Вы могли бы изобразить петуха?

— Петуха? Чего ж тут трудного — нарисовать петуха?

— Вот я бы, например, не смог, — сказал старик, — Ну, хорошо. Раз вы можете, то изобразите на могильном кресте черного петуха, чтобы я мог его опознать, если когда-нибудь приду на кладбище.

— Хорошо, я это сделаю. Но это будет стоить еще один форинт.

— Да вы что?! — возмутился Купойи. — Живой петух стоит только пятьдесят крайцаров.

— Оно конечно, — возразил Пал Опица, — но вы, сударь, не повесите его на могильный крест.

Что правда, то правда. Купойи нечего было возразить, и он ушел, но на улице его словно осенило что-то, и, к великому удивлению Опицы, немного погодя он снова заявился в лавку.

— Не сердитесь, господин мастер, я вернулся потому, что хотел бы заказать еще колокольчик на шею петуху. Пусть все будет как надо.

— Что за чепуха! — воскликнул столяр, — Где вы видели петуха с колокольчиком? Это невозможно. Я не могу допустить, чтобы моя мастерская изготовила такую продукцию. Что станут говорить в городе? Скажут, Опица рехнулся!

— А если я отдельно заплачу за это?

— Тогда другое дело. Все зависит от суммы. За хорошие деньги я и себе на шею навешу колокольчик.

В конце концов они сговорились на пятидесяти крайцарах, и господин Купойи заспешил к приходскому священнику договориться о похоронах, затем в муниципалитет зарегистрировать смерть. И там и там его очень похвалили за благородство души, отчего он покраснел, как школьник, и смущенно ретировался, направившись сквозь толпу ярмарочного люда к кантору.

Всю дорогу ему было тяжело на душе из-за Винце. Он неотступно ломал голову над тем, как бы отомстить строптивому слуге, пока у него не созрел дьявольский план. Именно кантор — вот та персона, посредством которой можно будет осуществить этот план.