Читаем без скачивания Птица и ольха: сборник молодой поэзии Челябинска - Анна Дорина

class="title6">

полотенца

Пробки винные –

Пробки дорожные.

Стопки трясутся

Безбожно.

Расколоты льдины

Внутри, под кожей,

Бьются, как блюдца

С ложками.

Пробки дорожные

Штопором штопая,

Могла бы и можешь

Согреться.

Будто тревожным

Вафельным шёпотом,

Льдины под кожей

Трут полотенца.

Наплыв заусенца –

Полосочки штопора

Спиралевидные

Впали в платок.

Мозоль полотенца

Обмякла от шёпота.

Пробочки винные –

Пробки дорог.

Пробки дорог,

Словно шёпот дорожный,

Горький от линий

Ломких ногтей.

А всё этот бог

Под нашей кожей

Мурыжил не сильно,

Но будет сильней.

чтоб кто-то умолк

Кто-то пролил,

Кто-то налил,

Кто-то всё бросил в снега.

Шёпотом льдин

Пятнистый налим

Тянет к себе берега.

Пухлое небо –

Корочка хлеба

Крошится за горизонтом,

Так же нелепо

Морозные скрепы

Делают воду бесплотной.

Всё для того,

Чтоб звёздный плевок

Остался лежать, зеленея.

Чтоб в панцире вод

Налимов живот

Укрылся от Альфа Цефея.

Чтоб кто-то умолк

Ветрам поперёк,

Чтоб кто-то не вздумал моргнуть,

Бальзамом тревог,

Как лёгкий дымок,

Кто-то пролил Млечный путь.

ваби-саби

Гладит бритвочкой

Липы выточки

Сахарных глаз небосвод.

Режет месяцем,

В сердце целится,

Лыбится мыльный развод.

Как диезами

Зрак изрезанных

Сохнут дыры зрачков.

В них дожжает,

В них смешная

Лужа ночных огоньков.

Ты обиделась.

Как обыденно.

Как бывает, когда я рядом.

Так и случается:

Нет уже разницы,

Режется небо по взгляду.

Актом бессилия

Жирный слой пыли

Ложится в щетину и пряди.

И́ только бритвочкой

Месяц улыбочку

Гладит.

Полина Саломатина

родилась в 2004 году в Челябинске. С детства увлекалась написанием стихов, участвовала в школьных конкурсах, а в 2020 году начала выступать на городском уровне и участвовать в поэтических вечерах. Победительница поэтического слэма. Учится в 11-м классе лицея № 77.

Группа «ВКонтакте»: https://vk.com/polina_karagaika

Подснежник

Закуток беспризорный, ничей.

Этот след из ноздрей его дымный

и похабный характер речей.

Человек совершенно зимний

ей зудит про родник-ручей.

Свет поник, но ни солнце, ни я

не пытаем судьбу до причин.

Она не совершенно летняя,

он закопан под сотней личин.

Сарафанчик измяла мизинцами.

Расплескал на асфальте байду.

Уже ящер играет в дуду,

заклинатель не правит зверинцами.

На вопрос «Я пойду?» теребит воротник.

Льдинка в брюки вправляет жирок.

Льдинка знает тот факт, что он очень широк,

применим в этот тёмный тупик.

Очень страшно. Запнулась – шнурок.

Дядя выкинул в мусорку каку.

Он бредёт между стен. Как театр теней,

но руками не сделал собаку.

Подошел ближе к баку, проверил объём.

Забивается в угол цветочек.

Кто же знал, что по средам душевный подъём

в хлев вонючий ведёт одиночек.

Бойся кочек, малютка, ступай аккуратно назад.

Если жутко – закройся руками, сражайся, кричи,

он так нервно твердит про друзей, дорогой шоколад,

он так крепко за пазухой держит кривые ключи.

И едва различим уже цвет сарафана и год.

Невозможно собрать имена, показания, квоты.

Эта сказка о том, как добавить жандарму хлопот.

Не о том, как под снегом веками лежали колготы.

Ижевский осмотрщик

Первый путь – ночная электричка,

жизнь вагона – пассажиров пять.

Я в потемках зажигаю спичку.

Покурить, до трёх не засыпать.

Стук колёс, ему созвучна карта пульса,

60 ударов – привокзальный циферблат.

Вечное движение в конвульсии.

Хорошо, когда отсутствует разлад!

На платформах каменных истёртые ларёчки,

жаль, что цены здесь, как будто на фуршет.

Мнение барыг, что вы терпели кочки

для фунфырика и местных сигарет.

Моя жизнь сложилась как рельсá со шпалой,

пепел в варежках, оранжевый наряд.

Для узлов вагона я игрок бывалый,

снова с ними провожу обряд.

Скрип колодок – так поёт и сердце,

этот скрежет у меня внутри.

Я король винтов, я гаек герцог!

Всё читается по цвету кожуры.

Вот и утро. Солнце словно лава.

Как безудержно движение часов…

Я так очарован поступью составов,

что могу и сам попасть под колесо.

«Голос мой – пеленающий горестный альт…»

Голос мой – пеленающий горестный альт.

Я тебя им укутаю, только лучше проси.

Наша связь – не закрытый, по счастью, Богом нелепый гештальт.

И пора приземляться, но как выпускают шасси?

Из меня стюардесса не очень, и, если подумать, пилот.

Я вообще на борту первый лишний и, может быть, первая крыса.

Но в меню всё равно и второе, и даже компот.

Чтоб добраться комфортно до самого южного мыса.

Хитрый лис и наивная зайка в узоре небес.

Облака так похожи на то, чем живет моё сердце.

Так смешно, что родное гнездо – это смешанный лес.

Где в норе так тепло, но и в воздухе можно согреться.

И на солнце так видно ресницы твои до бровей.

А их тень, как часы для отсчета счастливых секунд.

Я придумала имя для пса, дочерей, сыновей.

И какой для фиалок мы купим горшок или грунт.

«Пять стадий принятия все вперемежку в моей голове…»

5 стадий принятия все вперемежку в моей голове.

Мне хотелось придумать значение, смысл и узы,

что связали бы нас навсегда, даже после гробов, и в траве

мы лежали бы вечно, как в «Милых костях» – в кукурузе.

Или это уже не мы там? А мы тогда где?

Хотя, черт его знает, кого это типа волнует.

Мы же вместе. А место равно ерунде.

Мы же вместе. А души пусть наши дрейфуют

хоть в земле и пыли, хоть по краю Сатурна,

хоть бы были они. Веришь, есть?

Веришь, есть что-то круче, чем урна?

Круче, чем просто в море осесть

пыльным облаком из крематорной трубы.

Печка наша – последняя комната здесь.

Да, всё правильно, мы не считаем гробы,

на них нет, просто, места. И весь

этот мир так смешон в своей сути.

Он так странен в познании, отсутствии чуда.

Он пугает своим эгоизмом

до жути,

до слёз и до срыва,

до колик и горя.

Я больше не буду

так. Я больше никак не хочу.

Я вру обо всём и шучу,

девчонка с болячкой Мюнхгаузена.

Я чёртик и с ангелом долго хожу по плечу.

Без Бога ты только и можешь, что маяться кляузами.

Без мысли о чем-то, что больше, ты сразу становишься мал.

Поэтому думай, что рай где-то есть, и ты точно в списке гостей.

Жить круто. А смерть – это