Читаем без скачивания Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

служебном кабинете невозможно сидеть: душно. Я подхожу к раскрытому окну, но с улицы на меня волной несется жар плавленого асфальта. Я включаю маленький настольный вентилятор, потом слышу, как стучатся в дверь. Три коротких, пауза, два коротких. Нетрудно определить, что это Сатюков, следователь прокуратуры. Он стучит, словно в дверь конспиративной квартиры. Эта его привычка всегда забавляет меня.

— Войдите.

Сатюков входит с объемистой папкой под мышкой. У него круглое румяное лицо и светлые голубые глаза, смотрящие на мир с мальчишеской восторженностью.

Он молча подходит к столу, достает из папки несколько бумаг и кладет передо мной. Некоторые из них я подписываю, другие — откладываю в сторону, их надо просмотреть потом. Сатюкову уже нечего делать, но он почему-то не уходит.

— Что-нибудь еще? — спрашиваю я.

— Я, Алексей Аркадьевич, посоветоваться с вами хотел.

— О чем?

— Да насчет Волоха.

Я откидываюсь на спинку кресла, говорю с усмешкой:

— А что, разве уже есть заключение экспертов? Я этого не знал.

Сатюков нетерпеливо ерзает на месте. Он сейчас напоминает мальчика, наказанного за разбитое оконное стекло. В сущности, он и есть мальчик. Ему не больше двадцати пяти, и он еще не успел освоиться с работой.

— Но, Алексей Аркадьевич, я же не требую, чтоб его взяли под стражу! Я просто говорю, что тут дело ясное и без экспертизы, — возмущается следователь. — Ну, посудите сами. Команду к началу испытаний давал Волох… — Сатюков гулко шлепает себя по лбу, осененный внезапной мыслью. — Почему он ради Лернера откладывал испытания на два дня, вы знаете?

Я невольно улыбаюсь этой вспышке вдохновения.

— Во-первых, с головой надо обращаться бережно. Во-вторых, это в порядке вещей, когда два изобретателя совместно испытывают изобретенный ими аппарат.

— Но их отношения!

— Как всякие человеческие, Сатюков, достаточно сложные, чтобы относиться к ним с уважением и не рубить сплеча. Еще что?

— Больше ничего, — бурчит обиженно Сатюков.

— Ну, тогда я напомню еще раз, что заключения мы еще не получили. Это обстоятельство должно определить ваше отношение к товарищу, — я нажимаю на это слово, — к товарищу Волоху.

На столе звонит телефон. Я беру трубку и слышу голос Марии. В тот день она затеяла генеральную уборку в доме, с побелкой. Теперь она сообщает, что маляры кончили работу и мне надо помочь ей расставлять мебель.

Общими усилиями мы приводим комнату в относительный порядок: во всяком случае, стол уже стоит не на улице, а посреди столовой, и на нем можно обедать. Остается еще поставить платяной шкаф и сервант. Дверца шкафа висит косо, на одной петле. Мария всплескивает руками:

— Опять отваливается! Ты бы привинтил петлю как следует. Там есть шурупы покрупнее. Знаешь, вот такие! — Она показывает свой указательный палец.

Я говорю со скрытой досадой:

— Ее не привинчивать надо, а выбрасывать.

Мебель у нас и в самом деле на редкость ветхая, еще со времени нашей свадьбы, пятнадцатилетней давности. В основном — это приданое Марии. Нам обоим неприятно говорить про эту ветошь, ее давно пора заменить чем-то новым, но все никак не можем собраться. Впрочем, в иное время, когда настроение хорошее, эта мебель становится у нас объектом веселых шуток.

Я иду на кухню за отверткой и, когда снова возвращаюсь в комнату, вижу: Мария стоит у раскрытого окна и задумчиво смотрит на улицу. Я подхожу к ней.

— Где наш Радик? — спрашивает Мария, продолжая смотреть на улицу. По противоположной стороне шагает Олег. Он приближается к своему подъезду.

— Наверное, в футбол играет, за домом, — отвечаю я, тоже глядя на Олега.

— Он, видно, футболистом у нас будет, — говорит она.

О том, что я веду расследование по делу Олега, Мария узнала в первый же день. Ей рассказала об этом Елена. Впрочем, я и не пытался скрыть от нее случившееся.

Олег останавливается у подъезда, закуривает сигарету, оборачивается в нашу сторону. Мария приветственно приподнимает руку, но Олег то ли не замечает ее, то ли не хочет заметить. Он входит в дом. Рука Марии падает на подоконник.

— А где наш Радик? — спрашивает она удивленно.

— Мария, где мне найти шурупы поменьше? — говорю я негромко. На самом же деле мне хочется кричать на нее, сам не знаю почему. Вернее, знаю, но как-то неосознанно, инстинктивно.

Я роюсь в ящиках и нахожу несколько шурупов. Начинаю привинчивать петлю к дверце шкафа, с силой поворачиваю отвертку.

— Почему Олег не поздоровался?.. — задумчиво спрашивает Мария.

— Не знаю, — резко отвечаю я.

— Не может быть, чтобы ты не знал, Алеша. Ты знаешь.

Я пожимаю плечами.

— Алеша…

— Ну?

— Неужели ты веришь, что он совершил преступление?

Это как раз то, что я боялся услышать. Я уверен, что за минуту до аварии Олег не думал о преступлении. Но Лернер нагнулся к нижнему вентилю, прислушиваясь к какому-то шуму в аппарате. Нагнулся именно тогда, когда этого нельзя было делать: стрелка манометра стояла на цифре 115, то есть на десять атмосфер выше проектного. Олегу следовало, на худой конец, если слова не действовали, силой оттолкнуть его от вентиля. По его словам, все произошло очень быстро, и он не успел оттолкнуть Лернера. Доказательства? Их нет. А что, если мысль о преступлении возникла у Олега именно в ту минуту, когда Лернер нагнулся над вентилем? Ведь для этого не так уж много надо: всего несколько секунд помолчать, глядя на стрелку манометра. Все это слишком сложно. Решающее слово теперь остается за экспертизой: если в аппарате имелись технические неполадки, носившие чисто объективный характер, то Олег спасен.

— Алеша, ты меня слышишь? — снова подает голос Мария.

Конечно, я ее слышу. Но я думаю о том, что она знает меня куда лучше, чем я сам.

— Алеша…