Читаем без скачивания Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны - Яков Гордин

Никита Окунев, крестьянский сын, крепкий мещанин, коммерческий служащий, человек той русской земщины, которая не раз спасала Россию, надеется только на иностранное вмешательство.

Впрочем, он был не одинок. О том же мечтал Бунин и многие, многие…

В канун открытия собрания, когда планы большевиков были достаточно ясны, в Петрограде сложилась парадоксальная ситуация. За несколько дней до 5 января 1918 года, очередного срока, назначенного Совнаркомом, Военная комиссия союза защиты Учредительного собрания, созданного демократическими партиями и профсоюзами, подготовила мощную вооруженную демонстрацию в поддержку собрания. Выйти к Таврическому дворцу обещали Семеновский и Преображенский полки, бронедивизион Измайловского полка, рабочие Обуховского и Государственного печатного заводов. В свою очередь, агитация большевиков не имела должного успеха: ни один полк Петроградского гарнизона не высказался против Учредительного собрания. Максимум, чего удалось добиться большевикам, – солдатских резолюций о непременном сотрудничестве собрания с Советами. На Путиловском, Обуховском, Балтийском заводах рабочие уже подписали петиции в защиту Учредительного собрания. В этих условиях разгон собрания большевиками становился чрезвычайно для них опасным.

Но дальше произошло то, что вообще было характерно для взаимоотношений большевиков и других крайних группировок с демократической общественностью в межвременье 1917 года. Утрированным примером этих взаимоотношений было поведение Керенского. Федор Степун рассказывает горький эпизод, когда политической разведкой военного министерства, в котором Степун служил, после возвращения в феврале с фронта, были подготовлены материалы, свидетельствующие о заговорщической деятельности левых и правых организаций. Степун и его начальник Борис Савинков убеждали Керенского выслать из Петрограда несколько явных заговорщиков. Сперва Керенский согласился, но потом произошла сцена, которую можно назвать «зеркалом Февральской революции»:

«Бледный, усталый, осунувшийся, он долго сидел над бумагою, моргая красными воспаленными веками и мучительно утюжа ладонью наморщенный лоб. Мы с Савинковым молча стояли над ним и настойчиво внушали ему: подпиши. Словно освобождаясь от творимого над ним насилия, Керенский вдруг вскочил со стула и почти с ненавистью обрушился на Савинкова: “Нет, не подпишу. Какое мы имеем право, после того как мы годами громили монархию за творящийся в ней произвол, сами почем зря хватать людей и высылать без серьезных доказательств их виновности?! Делайте со мною что хотите, я не могу”. Так мы и ушли ни с чем»[111].

Нечто подобное, только в ином масштабе, произошло и в канун 5 января. Когда Военная комиссия обратилась в ЦК эсеров за разрешением на вооруженную демонстрацию, то получила резкий отказ. ЦК был согласен только на демонстрацию мирную, безоружную. До нас дошла реакция солдат, сторонников Учредительного собрания, на это предложение:

«Что вы, смеетесь над нами, товарищи? Вы приглашаете нас на демонстрацию, но велите не брать с собой оружие. А большевики? Разве они малые дети? Они будут, небось, непременно стрелять в безоружных людей. Что же мы, разинув рты, должны будем им подставлять наши головы, или же прикажете нам улепетывать тогда, как зайцам?»[112]

На предлагаемых условиях полки на демонстрацию не вышли. Последний шанс укрепить позиции Учредительного собрания и остановить полную узурпацию власти большевиками был упущен…

Ленин вел себя куда трезвее. В Петроград были стянуты отряды верных большевикам матросов и батальоны латышских стрелков. Определены и поставлены под ружье отряды красногвардейцев, готовых поддержать Ленина. Собрался не очень многочисленный, но крепкий боевой кулак. В Петрограде ввели военное положение и запретили под угрозой применения оружия любые демонстрации и митинги. Было объявлено, что Керенский и Савинков тайно вернулись в Петроград (что было ложью) и готовят контрреволюционный переворот, приуроченный к открытию Учредительного собрания. Вышедшая утром 5 января «Правда» открывалась лозунгом: «Сегодня гиены капитала и их наемники хотят вырвать власть из рук Советов». Очевидец описал военные приготовления у самого Таврического дворца:

«Перед фасадом Таврического вся площадка уставлена пушками, пулеметами, походными кухнями. Беспорядочно свалены в кучу пулеметные ленты. Все ворота заперты. Только крайняя калитка слева приотворена, и в нее пропускают по билетам. Вооруженная стража пристально вглядывается в лица, прежде чем пропустить; оглядывают сзади, прощупывают спину, после того как пропустят. ‹…› Пропускают люди уже не в шинелях, а во френчах и гимнастерках.

Через вестибюль и Екатерининский зал направляют в залу заседаний. Повсюду вооруженные люди. Больше всего матросов и латышей. Вооружены, как на улице, – с винтовками, гранатами, патронными сумками, револьверами. Количество вооруженных и самое оружие, звуки его бряцания производят впечатление лагеря, готовящегося не то к обороне, не то к нападению»[113].

Нужно помнить, что здесь описан не штаб революции, а место заседания законно и демократично избранного всероссийского Собора, призванного решить дальнейшую судьбу страны.

Депутаты Учредительного собрания, войдя в Таврический дворец, оказывались в плену у большевиков…

Ленин не разрешал начать заседание, пока не станет ясна ситуация на улицах. А на улицах произошло то, что и должно было произойти. Полки остались в казармах. Большинство рабочих, узнав об этом, тоже не решились выступить. Тем не менее в мирной демонстрации приняло участие около 50 тысяч человек. На Литейном демонстранты были встречены пулеметным и ружейным огнем и разогнаны. Та же участь ждала и разрозненные рабочие выступления. Горький, находившийся тогда в оппозиции к большевикам, писал:

«Лучшие люди русские почти сто лет жили идеей Учредительного собрания, политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность свободно выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибали в тюрьмах, в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой священной идеи пролиты реки крови, и вот “народные комиссары” приказали расстрелять демократию, которая манифестировала в честь этой идеи. Напомню, что многие из “народных комиссаров” сами же на протяжении всей политической деятельности своей внушали рабочим массам необходимость борьбы за созыв Учредительного собрания.

“Правда” лжет, когда она пишет, что манифестация 5 января была организована буржуями, банкирами и т. д. и что к Таврическому дворцу шли именно “буржуи” и “калединцы”. “Правда” лжет, она прекрасно знает, что буржуям нечего радоваться по поводу открытия Учредительного собрания, им нечего делать в среде 246 социалистов одной партии и 140 большевиков. “Правда” знает, что в манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов, что под красными знаменами российской социал-демократической партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов. Именно этих рабочих и расстреливали, и сколько бы ни лгала “Правда”, она не скроет этого позорного факта.

“Буржуи”, может быть, радовались, когда они видели, как солдаты и красная гвардия вырывают революционные знамена, топчут их ногами и жгут на кострах. Но возможно, что и это приятное зрелище уже не радовало всех буржуев, ибо ведь и среди них есть честные люди, искренне любящие свой народ, свою страну. Одним из таких был Андрей Иванович Шингарев, подло убитый какими-то зверьми. (Земский врач, член ЦК конституционных демократов, сподвижник Милюкова, был убит в тюремной больнице Петропавловской крепости революционными матросами. – Я. Г.) Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы.

И точно так же, как 9 января 1905 года, люди, не потерявшие совесть и разум, спрашивали стреляющих: “Что же вы делаете, идиоты? Ведь это свои идут! Видите, везде красные знамена, и нет ни одного плаката, враждебного рабочему классу, ни одного возгласа, враждебного вам!” И так же, как царские солдаты, убийцы по приказу, отвечают: “Приказано! Нам приказано стрелять”. ‹…› Я спрашиваю “народных комиссаров”, среди которых должны же быть порядочные и разумные люди: понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания революции? (Как в воду глядел! – Я. Г.) Понимают ли они это? Или они думают так: или мы – власть, или пускай все и вся погибают?»[114]