Читаем без скачивания Путешествия без карты - Грэм Грин

Четвертый механик прыгнул за борт и, очевидно, попытается добраться до Эйре. Он задолжал десять фунтов экипажу, и его лишили выпивки до тех пор, пока не расплатится. Сколько странных драматических случаев на корабле. В мое прошлое плавание — на германском пароходе из Веракруса — кок покончил с собой, чтобы не возвращаться на родину. Это было в 1938 году. Корабли вокруг нас не входят в конвой. Завтра утром идем к месту сбора, но, если будет туман, встреча может не состояться, а следующей придется ждать несколько недель.

14 декабря.

Сегодня с девяти до четырех часов штормило, и к пяти меня начало мутить. Не могу писать. Мы вышли из залива и присоединились к цепочке из семи судов. Наблюдения за подлодками с 9.00 до 10.15, вахта у пулемета с 10.15 до 11.30, потом после довольно скудного ленча сменил кого‑то у пулемета с 1.00 до 1.30. На последней вахте сильный ветер и гололед. После вахты никак не мог согреться. Отлеживался. К пяти часам на море стало потише, идем мимо Бьюта к Гриноку, очевидно, чтобы встретиться с остальными судами конвоя. С одного борта виден ярко–коричневый вереск, а с другого — буйный, пылающий за холмами закат. Отблеск заката на крыльях чаек. Бросили якорь и ждем. Немного поработал над «Британскими драматургами». Как бы то ни было, еще одна ночь в безопасности и в пижаме. Радио в каюте стюарда неистовствующий смеходром: восклицания комиков, отвратительный механический смех. В полночь снова тронулись в путь. Читаю «Герр чародей» Сары Гертруды Миллин.

15 и 16 декабря.

Оба дня штормит. Скорость не больше четырех узлов — встречный зюйд–вест. Оба дня мучит морская болезнь. Во вторник во время дневной вахты над конвоем низко прошел самолет, и с другого корабля его обстреляли из пулемета. Самолет был наш, но пулеметчик с военной точки зрения был прав. Нашим самолетом запрещено пролетать непосредственно над конвоем. Ни в тот, ни в другой день ничего не писал. Старина У. взял с собой запас овалтина и никогда не забывает принять его на ночь.

18 декабря.

Единственный погожий день, и снова штормит. В 10 часов утра в каюте старшего стюарда собралась небольшая компания; сидели до 12.20, когда я ушел на вахту. Второй механик играл на рояле, интендант пытался петь, а второй стюард приготовил, как он выразился, трехпенсовые коктейли (ром с молоком) и, водрузив на голову свою боевую жестянку, прочитал патетический монолог.

После ленча воцарилась тишина, и старина У. принялся тихо рассказывать о Генри Джеймсе и его брате Уильяме, о том, как он сидел в одной ложе с Генри и супругой раджи Саравака на той злополучной премьере «Ги Домвиля» 1. Наблюдения за подлодками отменили, так как идем в середине конвоя.

1 Я точно помню, как У. рассказал нам об этом, но по утверждению Лейона Идела, Джеймс не присутствовал на премьере, а появился за кулисами лишь после того, как упал занавес.

Старший стюард рассказал мне, что ночами ему очень тревожно: это его первое плаванье после того, как их корабль торпедировали, а его теперешняя каюта в точности такая же, как в прошлый раз. Второй стюард, слегка тронутый, уже три раза торпедировался, но цыганка нагадала ему, что четвертого — не будет. У. рассказал забавный случай с Гертрудой Стайн: на одной из лекций ее спросили, почему она так ясно отвечает на вопросы и так туманно пишет. «Если бы Китсу задали вопрос, как вы думаете, он бы ответил на него «Одой греческой урне»?

19 декабря.

Второй стюард тронутый, — судя по его словам, во время прошлой войны два года провел в плену в Сибири. Не понимаю, как это возможно. Поэтому, говорит он, у него и брюшко.

— Ненавижу их, — говорит он, белым кителем закрывая весь дверной проем. — Я, не дрогнув, убью немецкого ребенка. И беременную женщину, которая ждет еще одного такого же. Если я выживу, вы прочтете обо мне в газетах лорда Бивербрука после войны. После прошлой войны я мог бы стать членом парламента, если б меня избрали. А если я погибну, я оставлю послание двум своим дочерям — они продолжат мое дело. Если сейчас немцам все сойдет с рук, две мятежницы в Англии уж найдутся.

— Не надо говорить о смерти.

— Я никогда не умру. Я живу молитвами, я молюсь на рассвете и на закате, как магометанин (он католик).

При этом и он, и старший стюард страшно взбудоражены предстоящим Рождеством.

Второй стюард подстерегает пассажиров и с необычайной важностью уговаривает их устроить Рождественский праздник. Грандиозные планы обсуждаются и тут же рушатся: авантюра с выпивкой (все складываются по два фунта каждый и пьют кто сколько хочет), за каждой бутылкой виски охотятся как за сокровищем. Без конца что‑то обсуждают в каюте стюарда.

Сегодня на час–другой выглянуло солнце, даже было тепло, но теперь снова качка и небо заволокло. Вчера вечером мы должны были идти примерно на широте Ньюкасла уже десять дней, как мы на борту.

Вечером «Глазго» снова пьян и всем докучает. «Я все время пьян. С завтрака. У меня в каюте бутылка рома. Я пьян и горжусь этим. Терпеть не могу упреков. Да и почему мне не пить? Быть пьяным приятно, это обостряет интеллект». Мичманы морской авиации смотрят на него осуждающе — те, что не снимают перчаток.

20 декабря.

Снова штормит. Одиннадцать дней в пути, и очень сомнительно, чтобы мы были на широте Лэндс–Энда.

Около 6 утра взрыв на одном из кораблей, и сигнал тревоги для команды. Пронесся слух, что мы на широте Бреста. Сильное волнение, а в последнюю вахту наполз густой туман.

21 декабря.

Ранняя вахта в густом тумане — видимость около ста ярдов; сирены на всех кораблях воют на все лады. Примерно в 8.15 туман рассеялся, и снова мы все точно на своих местах, пыхтим потихоньку. Эсминец сбросил глубинные бомбы, пока мы завтракали, и ушел в головную часть конвоя. Впервые мы целое утро попивали джин с вермутом. Похоже, помимо самолетов, мы везем еще и тринитротолуол. По этому поводу пассажиры начали нервно пошучивать. К вечеру вновь берем курс на запад. Неужели мы так никогда и не повернем на юг? Передали предупреждение, чтобы и за едой все были в спасательных поясах, находиться в них следует постоянно. Распили бутылку бона 1929 г. (5 шиллингов). На борту небольшой, еще довоенный запас напитков. Кларет по 3 шиллинга и 6 пенсов и шампанское 21 шиллинг бутылка.

22 декабря.

Снова похолодало, но около восьми мы повернули на юг, а после ленча часть судов конвоя повернула на юго–запад. Мы с тоской смотрели, как они скрылись за горизонтом.

Стрелок, он служил в почтовом ведомстве, дрожит в своем свитере; грустные карие глаза — один из двух военных моряков нашего экипажа. Жаловался на невозможность раздобыть чехлы для своих пулеметов, ржавеющих от соленой воды. В пароходстве «Элдер Демпстер», говорит он, полно молодых женщин, которые то и дело заваривают чай: «Похоже, что у них сколько угодно и чая, и сахара». Замечаю, что на судне все время что‑то привязывают, крепят веревками, балансируя в самых невероятных позах.

Покончил с «Родителями и детьми» Комптон–Бёрнетта, разделался с Конгривом в «Британских драматургах» 1, сыграл с поляком три партии в шахматы, одну из них выиграл.

1 Не штормовое ли море и пронизывающие холодом вахты вынудили меня так резко отозваться о Конгриве? «У бедного, презираемого Крауна в „Сельском острослове "не менее прекрасные сцены, у Шедуэлла больше живости, а Уичерли гораздо более театрален, — Конгрив же, словно угодливый школьник, захватил все награды».

23 декабря.

Выпили вместе со старшим стюардом. Его охватывает страх по ночам. Все еще не отправился спать, лежит на своем диванчике. Глубинные бомбы и запасы взрывчатки находятся как раз под его каютой.

Легенда об иностранных судах в составе конвоя, которые специально зажигают огни, чтобы дать знать противнику. В этом случае командир конвоя назначает место сбора, и конвой рассеивается. Иностранное судно, подошедшее к месту сбора, оказывается в одиночестве: остальные суда конвоя сменили курс.

Первый раз за все время днем по–настоящему греет солнце и море синее. Играл в шахматы с поляком. Избежать этого невозможно. Стоит мне прилечь после обеда, он просовывает свою бритую монгольскую голову в дверь каюты с вопросом: «Сыграем?» За шахматами он неизменно напевает: «Хорошо, хорошо, это очень хорошо» и то и дело пытается взять ход обратно. Я выиграл одну партию из четырех.

24 декабря.

Все больше тепла и солнца. Идем в виду Азорских островов. Снова собираемся перед ленчем вместе со стюардом, интендантом и «Глазго». Стюард показывает, как проверить «французское письмецо». Мы их надуем, это будут воздушные шары. На палубе несем вахту в шезлонгах.

Вечер начался с полбутылки шампанского. Обед с боном, портвейном и бренди. Потом — вниз, к стюардам, помочь им с праздничными украшениями, а там и сам праздник до половины третьего ночи. Воздушные шары повесили над креслом капитана. Негр–стюард Дэниэл стоял на руках, заложив ноги за голову. Морская авиация спела «Парнишку Дэнни», «Когда в глазах ирландских смех», «На Уидикемской ярмарке» и подобное в том же роде. Тронутый второй стюард всем надоел со своим заученным номером: мы уже столько раз слышали эти стихи во славу тех, кто охраняет торговый флот, написанные его дочерью, которые он декламирует неизвестно по каким соображениям в стальной каске. Старший стюард напялил на себя суконную кепку и с пафосом прочитал стихи о фонарщике. Затем выступил кок в грязной белой фуфайке и грязном белом переднике, с изможденной, чахоточной, фанатичной физиономией, длинным носом, острым как бритва, и трехдневной щетиной. Он спел превосходную меланхолическую балладу о том, как пошел ко дну «элдер–демпстерский» пароход „Вестрис"».