Читаем без скачивания Савва Морозов: Смерть во спасение - Аркадий Савеличев

Если и так, — она знала с чего.

С матушкой сговорились, ладно. Но ей предстояли еще долгие и тяжелые бои с самим Саввушкой. Не зря же с упрямого слова родителя его все домашние прозвали бизоном. Стоило заикнуться о докторах, как он сейчас же и натопырил рога:

— Ага, у матушки побывала?

— Да ведь надо же иногда навещать старушку. Именно потому, что она матерь твоя, Саввушка.

— Матерь! Старушка! Да она меня переживет.

— Ну, не греши, Саввушка, — она погладила его по жесткому ершику, чего давно уже не делала.

Доктор Гриневский был предупрежден о предстоящем тяжелом разговоре. На то он и домашний доктор. Явился — не запылился. Тут как тут, стоило только хозяину повысить голос на хозяйку. Он не стал нажимать, он осторожно посоветовал:

— Может, Россолимо пригласим, кого‑то еще, по выбору Саввы Тимофеевича? Чайку попьем, да и от остального возбранять не будем. Если, конечно, Савва Тимофеевич угостит.

— Ну, угости‑ка вас! Ко кладбищу приговорите.

Слова словами, а видно было, что смягчается душа. Одиночество тяготило его, слишком живого и непоседливого человека. Делать‑то было нечего. Он привык с утра до вечера вертеться, как бельчонок в колесе. А колесо‑то возьми да и остановись! И во что же оно превратилось? В домашнюю клетку.

Зинаида Григорьевна была умна, понимала это. Что‑то вроде прежнего чувства к ней появилось. Шуточки взыграли:

— А не сотворить ли нам еще какого Савенка?

Он даже похлопал ее по нижней части спины, выжидательно напружинившейся. Но сам же все и испортил, вспомнив:

— А то ведь одного твоего любовника бомбой вон как рвануло!

Смешно было великого князя прочить в ее любовники. Она обиделась:

— До таких стариков я еще не пала!

— Да ведь барон‑то тоже немолод?

— Зато не дурист! — отрезала она, гордо выгибая спину.

Игривость как началась — так и пропала. Какие теперь игры с болезным муженьком? Она снова вспомнила, с чего начала разговор:

— Не о моей — твоей спине подумаем. Давай‑ка все‑таки Россолимо, да еще кого скажешь, пригласим.

— Кого ты скажешь, — угрюмо и покладисто склонил он лобастую голову.

Зинаида Григорьевна могла бы радоваться своей победе, но радость‑то была все‑таки уныленькая. Свекровь? Ее радушие двуликое, как и всегда. Дело минуты, а дело другой — обратное. Мало что понимала в делах Зинаида Григорьевна, а все же догадывалась: коль Савву отстранили от фабрик, так и от счетов фабричных могут отстранить? Смотри тогда свекрови в беззубый рот! Порядочные капиталы Савва еще при женитьбе положил на ее счет, кой-какие и проценты набежали, да надолго ли, случись что, хватит? Насчет лести барона, или кого‑то другого, она не обманывалась. Льстятся, коль запах денег чуют.

Генералы, эполеты, графья, бароны, а все их отцами нажитое промотано. Потому и мода на купчих пошла. Особливо на вдовых‑то.

Она ужаснулась своей так далеко залетевшей мысли и тихо даже посоветовала:

— Савва, ты, может, сам позвонишь Россолимо да пригласишь к нам на чашку чаю? Мне как‑то и неловко.

— Сам так сам, — опять как‑то слишком уж безвольно согласился он.

Но все же несколько дней раздумывал, засев под вой разыгравшейся вьюги на своем этаже. Зинаида Григорьевна не торопила. Савва если что обещает — делает.

Россолимо приехал не раньше, чем телефонировал, — можно? Разумеется. У такого доктора вежливость в крови. Просто добрый знакомый, заехавший на чаек. Явился с двумя приятелями, которые рады познакомиться с Саввой Тимофеевичем. Да разве он и не знает? Они же из его, морозовской больницы. Слава богу, попечением мецената Морозова больница пребывает в хорошем состоянии. Ну, а уж больные? Тут как судьба ляжет. Не все же в руках врачебных — главные руки‑то, милостивые, у господа. Зинаиде Григорьевне такой ненавязчивый разговор нравился. Она редко бывала в мужниной компании и сейчас дивилась его шутливой выдержке. Что стало с Саввой? Ручным он никогда не был. А тут легко поддается на наводящие вопросы. Такой врач, как Россолимо, — они врачом себя не выказывает. Просто приятель. Собеседник. Застольник, в конце концов. Не стесняясь Зинаиды Григорьевны, с добрым поклоном в ее сторону пули льет:

— Да, как бросаем бабские прелести. пардон, пардон, Зинаида Григорьевна. так и начинаются наши хворобы. Врачи? Ах, врачи-рвачи! Нам лишь бы денежку выколотить из больного. Знаю, знаю вашего студенческого профессора-медвежатника, как его. Богословского? Да-да. Мы‑то чем лучше? Знаменитость? Но я чем больше практикую — тем меньше понимаю больных. Как мы говорим: все болезни от нервов. А что есть нервы? Суть туго натянутой струны. При хорошей жизни струны эти в положенное время отпускаются, будь то при выпивке порядочной, будь при женщине беспорядочной. Пардон, пардон! Публичные дома — оно зло или добро? Умная жена понимает, сама подталкивает: сходи, сходи, дорогой, разомни свою плоть, поднастрой свои струнки. а то и в супружескую постель не приму. Как не потрафить родному человечку! Что, страх мучает, Савва Тимофеевич? Неуверенность в нашей грешной жизни? Предвкушение какого‑то черного конца?.. Черт с ним, со всем этим? Мы вот еще дернем коньячишку. из ваших прекрасных погребов. Да и завалимся в какой‑нибудь бордельчик. Пардон, пардон, Зинаида Григорьевна, вы нас не слушайте. Я глуп, как мой стетоскоп. Потому и не мурыжу эту трубу. Лучше помурыжу очередную рюмашку. Что? Отстранение от дел фабрики ударило по самолюбию? Господи, какая малость! Мы же на тот свет все равно все с собой не заберем. Чего суетимся? Будь моя воля, да и денежки, денежки, я бы в пробежку до границы, а там — вскачь, вскачь по Европам. Право, дорожные скачки поднимают настроение. Что, вы едете с Зинаидой Григорьевной? Ах, детки, я и забыл. Ну, так один прошвырнитесь. В компанию мы вам порекомендуем пару наших хороших приятелей, не беда, если и докторов. Все равно доктора ничего не могут. кроме как рюмку правой рукой поднимать, а левой шарить по коленям своей застольной собеседницы. Пардон! Пардон! ЗинаидаГригорьевна, вы уж извините мою болтовню.

Она, конечно, извинила. Россолимо добился того, чего женушке при всем желании не удалось бы. Савва в самом веселом расположении духа воскликнул:

— Да, прошвырнуться! Забурел я в этих Ореховых да Зуевых. Но ведь прежде в бордельчик, не правда ли?

Он не замечал, как посмеивается Зинуля. Он не слышал, как ей на прощанье нашептывает хитрый бес Россолимо:

— Все будет ладком. Мы у цыган кончим, не больше. Куда мне — по борделям?

Они умчались на паре, на этот раз с кучером Матюшей, а ей скучать не дал другой бес — барон. Словно поджидал отъезда мужчин. Да, она же болтала по телефону — по привычке, только по привычке. Мол, надо же, муженек с приятелями в бордель укатил, вот жизнь! Что делать бедной женушке?

Видимо, барон Рейнбот знал, что делать. Одни сани отвалили, другие привалили к подъезду, под затишно устроенную арку. Барон был в одном мундире, даже без шинели. Сани остановились прямо у красного ковра, уводящего из подъезда в прихожую. Долго ли бравому генералу сбросить с плеч медвежью, накинутую поверх мундира, наопашь, доху — дай подбежать к ручке? Свой человек, он не стеснялся прислуги.

Вечер предстоял нескучный.

Савва Тимофеевич на все эти супружеские ухищрения внимания мало обращал. За границу так за границу. Надо только здешние дела довершить. Прежде всего с нижегородцем. Не мог он уехать, не вытащив приятеля из рижской крепости. Договоренности договоренностями, но и телефонные звонки не помешают. В Петербург, дай в саму Ригу. Все‑таки звонил не кто‑нибудь, а Савва Морозов. На тех концах проводов мало знали о его неурядицах с Никольскими мануфактурами. У какого фабриканта их не бывает? Да если бы и знали? Уж кто‑кто, а Савва Морозов выкрутится. Не забастовка же двадцатилетней давности, которая подкосила его отца. Савва ведь похитрее. Да и министерскими приятелями не обижен. Похандрит маленько — и даст всем своим супротивникам хорошего пинка.

Так что Горький не сегодня завтра должен уже быть на свободе. Нижегородцу к тюрьме не привыкать!

Хуже с племянником Николашей.

Он знал, что по совету наидобрейших докторов за ним установлена и домашняя слежка. Просто удрать из дому он не мог — пойдут искать, на всю Москву тарарам поднимут. Поэтому нарочно сказался Зинаиде Григорьевне — куда едет. С кучером, мол. Не беспокойся. Она завела было песню: слухи плохие о племяннике ходят, в революцию по уши залез. Так для того и есть дядька, в таком случае, по-родственному, стоит и уши надрать! Не слишком убедительно, но ведь для баб чем глупее, тем лучше.

Еще когда загоняли в ворота рысака — поехал‑то он прямо на фабрику, — заметил довольно серьезную охрану. Добрый десяток человек — крепкие, молодые ребята. Оружия не видно, да ведь где‑то под пальто и полушубками есть. Не с голыми ж руками торчат у ворот. Стало быть, с племянником надо говорить серьезно, и без свидетелей. При всем доверии к Матюше, он оставил его возле лошади, мол, если замерзнешь, в сторожке погреешься. Смотри, время лихое, рысака бы такого золотого не украли. Матюша разгадал эту хозяйскую хитрость, посопел, ну да ладно. Он прямиком прошел в директорский кабинет. Там в переходах цехов тоже везде охрана; многие не знали его. Пришлось останавливаться и объясняться. Правда, хозяину уже доложили о вторжении дядюшки, прибежал.