Читаем без скачивания Большая восьмерка: цена вхождения - Анатолий Уткин

Противостоящая сторона явно переоценивала противника. В Восточной Европе Валенса, Гавел и Антал всерьез боялись, что ГКЧП, овладев Советским Союзом, призовет к борьбе своих идейных и социальных союзников в Восточной Европе — именно в таких тонах антисоветские премьеры Польши, Чехословакии и Венгрии жаловались президенту Бушу. Просто неспособный поверить в абсолютную импотенцию тех, с кем он всерьез вел сорокалетнюю «холодную войну», Буш умолял новорожденных восточноевропейских союзников не производить превентивных действий. Вице-президент Дэн Куэйл оценил Янаева как «не горящий шар, но разумный». Коль был огорчен более других, он знал, как новые люди ненавидят объединение Германии. И у них столько войск в Восточной Германии. Однако Запад уже начал осознавать картонный характер московских заговорщиков. В Лондоне Мэйджор предсказал новому режиму в Москве короткую жизнь. Миттеран назвал Янаева «просто игрушкой в чужих руках» — трудно было представить, что за таким переворотом, как этот, не стоит никто. Они что, эти новые «декабристы», желали «разбудить» нового Герцена и рассчитывали на цикл в сто лет — в то время когда судьба страны требовала решительности и сыновнего самоотречения сегодня?

В восемь утра восточного времени США президент Буш появился в телевизионной картинке. Его снимали в небольшом коттедже, где в Кеннебанкпорте обычно располагалась охрана. Президент явно остерегался так или иначе характеризовать ГКЧП. Он превознес историческую роль Горбачева. Но противостоящие перевороту силы не дремали — когда самолет президента тем же утром поднялся в воздух, ЦРУ передало письмо Ельцина, в котором тот просил осудить новые власти Москвы.

Колин Пауэлл всматривался в лица танкистов на московских улицах: «Этих ребят послали в Москву, не объяснив им смысла их миссии!» Посол Комплектов передал в Белый дом письмо Янаева с обещаниями поддерживать добрые отношения. Было видно, что события в Москве воодушевляют посла — но и здесь царила преступная немота. ЦРУ повторяло свое суждение: «Этому перевороту не хватает профессионализма». Точный анализ. Что касается официальной реакции Вашингтона, то Андрей Козырев назвал ее «двусмысленной и разочаровывающей». У него были основания так говорить.

Американцы полагали, что Горбачев «дал заговорщикам надежду на то, что он будет сотрудничать с ними» — такой вывод они сделали из «поворота вправо», сделанного президентом СССР осенью 1990 г. Атака на вильнюсскую телевизионную башню в январе 1991 г. была не только репетицией захвата власти Комитетом по чрезвычайному положению, но и проверкой степени легитимации Горбачевым использования силы. Западному уму было трудно представить себе, почему Горбачев, после Вильнюса и Риги, Баку и Тбилиси, отказался сотрудничать с ГКЧП. Западу трудно было оценить его боязнь потерять западную поддержку. Горбачев при этом не исключал полностью введения в СССР президентского правления при определенных обстоятельствах. Те, кто был ближе всего к нему — Крючков, Болдин, Павлов (со времени своего премьерства) — сконцентрировали свои силы на убеждении его в необходимости обратиться к силе. Горбачев согласился с ними, в частности, в марте, когда приказал войскам войти в Москву. Все больше (партийных) деятелей присоединялись к убеждению, что Горбачев должен использовать либо железный кулак, либо покинуть свой пост. Он делал вид, что готов применить силу, но затем убеждал соратников отступить… В июле 1991 года заговорщики узнали, что Горбачев готовит их отставку, и это послужило сигналом к началу»421.

Чтобы не обидеть Горбачева, Буш первый звонок пытался сделать ему. Оператор в Москве сказал, что президент вне контакта. И только тогда 21 августа Буш обратился по телефону к Ельцину. Впервые Буш сказал: «Борис, мой друг!» Хьюэтт сказал, что Ельцин ныне — ключ к ситуации в Москве. К полудню того же дня президент Буш связался и с Горбачевым, как только связь с Форосом была восстановлена.

Финал

Утром 22 августа 1991 г. Верховный Совет Российской Федерации выслал к Горбачеву в Форос делегацию, чтобы привезти президента СССР в Москву. Во главе делегации был герой Афганской войны Александр Руцкой, основу «делегации» составляли члены российского КГБ. Трагедия имела и некий полукомический оттенок — параллельно Руцкому в Крым летели мастера заговора — маршал Язов и председатель КГБ Крючков с невероятной целью: получить аудиенцию у Горбачева, объясниться и получить искупление грехов. Горбачев, вне сомнения, понимал, что его политическое спасение зависит от степени отстояния от ГКЧП, и он, разумеется, не принял Крючкова и Язова. Слова министра обороны бывшей мировой сверхдержавы о том, что ему «стыдно перед Раисой Максимовной», в достаточной степени характеризуют мыслительный код забывших, в чем же все-таки их воинский долг военачальников. Жуков в 1953 и 1957 гг. вел себя более определенно.

Финал ГКЧП означал завершение исторического периода, характеризуемого словом перестройка. Оставался вопрос, вынесет ли разброд своих сыновей огромная и застывшая в недоумении страна, где инициативу немедленно взяла на себя группа лиц вокруг Ельцина. Под лозунгом спасения конституционного порядка эти люди несколько месяцев держали страну в состоянии полного отсутствия конституционного порядка.

Столь симпатизирующее Ельцину Центральное разведывательное управление, в отличие от многих, весьма жестоко оценило поведение в прошедшем кризисе Горбачева: «Он продемонстрировал черты наивности и эгоцентризма и был неспособен воспринять новости, противоречащие его амбициям»422.

24 августа 1991 г. в своем кремлевском кабинете повесился маршал Ахромеев. Достоинство офицера заставило его написать предсмертную записку, объясняющую свой поступок утерей всего, чему была посвящена его жизнь: Советский Союз, Советская Армия, социализм. «Все это разрушено».

Бейкер выразил соболезнование, обращаясь к Шеварднадзе. Он ошибся, Шеварднадзе не проявил великодушия: «Он был одним из тех, кто нам мешал». Напомним, что именно Ахромеев после согласования ОВСЕ сказал в Женеве: «А не попросить ли нам местное подданство?». Что-то мучило старого солдата, и не трудно догадаться, что Шеварднадзе и Горбачев олицетворяли для него государство, которому он преданно служил. Эта лояльность завела его слишком далеко. Но даже в своем конце он доказал наличие совести, столь недостающей тем, кому он «мешал».

Стоя перед российским парламентом, президент Горбачев вынужден был выслушивать торжествующего Ельцина, заставляющего его прочесть донос одного из горбачевских министров на других союзных министров, поносящих их поведение во время т. н. «путча». Ельцин, как уже говорилось, пытался политически убить Горбачева и, как минимум, прилюдно оскорбить его. Текст, который Ельцин в присущей ему безапелляционной манере (которая его самого со стороны других оскорбляла как ничто иное) заставил Горбачева с трибуны читать всему Верховному Совету РСФСР, был фальшивкой, о чем ни Ельцин, ни ликующие депутаты-победители никогда почему-то не вспомнили. Их режим начался с этой фальсификации.

На телевизионных экранах всей страны была показана знаменитая сцена, когда Ельцин добился своего — наконец-то унизил прилюдно Горбачева, заставив его читать стенограмму, свидетельствующую якобы о массовом предательстве горбачевскими министрами своего президента. Скаукрофт печально покачал головой. «И это все. Горбачев более не является независимой политической фигурой. Ельцин указывает ему, что нужно делать. Не думаю, что Горбачев понимает, что происходит». Никому не понравилось это ненужное прилюдное унижение. Кроме Ельцина. Его Скаукрофт без обиняков назвал «эгоистом, демагогом, оппортунистом»423.

Эстония объявила о своей независимости 20 августа 1991 г., а Латвия — на следующий день. Ельцин признал их независимость 24 августа. Американская сторона обращалась с Горбачевым в эти дни не менее безжалостно. Буш потребовал немедленного признания независимости прибалтийских республик Униженный Горбачев немедленно пообещал поспешить и признать три балтийские республики до 30 августа 1991 г. Горбачев не выполнил обещания, и 2 сентября США до СССР признали прибалтов. США оказались тридцать седьмой страной, признавшей независимость прибалтийских стран.

6 сентября 1991 г. Государственный Совет СССР признал независимость прибалтийских государств. Это создало прецедент для других республик. Стало ясно, что Центр не готов охранять целостность страны. К концу сентября все союзные республики, за исключением России, Казахстана и Туркмении, объявили о своей независимости. 10 сентября началась конференция ОБСЕ в Москве, посвященная гражданским правам. 11 сентября СССР сделал американцам последние возможные для суверенного государства уступки: