Читаем без скачивания Солнце Велеса - Елизавета Дворецкая

Благота был сыном Чадослава Старого. В свою очередь, у него тоже имелись сыновья; за старшего вышла замуж Далянкина сестра Милема. У нее-то и родился три месяца назад первый внук старейшины, и после приезда деда сразу было назначено имянаречение. Лютомер и Лютава тоже получили приглашение на нем присутствовать: ведь у них с Благотой были общие предки, и не такие давние.

Пользуясь последним теплом уходящего лета, бойники разбили стан на опушке леса. Судя по всему, тут пахали неоднократно и земля настолько истощилась, что стала непригодна даже для пастбища. Старейшина дал им разрешение охотиться, тем более что излишки дичи они подносили ему же. Благота был очень рад: ему в эти дни приходилось кормить много гостей.

Лютава в охоте не участвовала, проводя время с Милемой и прочими здешними женщинами. Милему она знала с детства: та выросла возле Ратиславля и теперь хотела знать, у кого как обстоят дела в родных местах, кто женился, кто умер и так далее.

Уже через пару дней после их приезда были назначены родинные трапезы. Гостей собралось много: осенью у людей появилось и время для поездок, и достаток для пиров и праздников. Шла пора сватовства и свадеб, каждый род пользовался возможностью и людей посмотреть, и себя показать. На родинные трапезы по обычаю съезжаются в основном женщины, но на следующий день Благота назначил торг, поэтому и мужья приглашенных тоже сочли нужным приехать. А родней Благоты считалась решительно вся волость: все бойники Чадослава Старого звались братьями. А кто не был между собой в кровном родстве изначально, те породнились позже, уже обзаведясь детьми.

Сын Милемы был старшим внуком старейшины, поэтому первое появление ребенка перед народом – до трех месяцев новорожденного никому не показывают, опасаясь сглаза, – стало важным событием для всей округи. Столы накрыли и в женской беседе, где когда-то собирались молодые голядки, похищенные Чадославовыми побратимами, и в мужской обчине. И то всем сразу не хватало места, и многие мужчины толпились на дворе, благо месяц вересень радовал теплом. Беседа была плотно забита, везде покачивались величаво рога женских головных уборов, иные с красными кисточками на концах, блестели височные кольца – где два, где пять, а где и семь на одной голове. От нарядных красных – цвета жизни – одежд беседа казалась охваченной огнем, при свете лучин блестели хрустальные, сердоликовые, стеклянные бусы.

Наблюдалось полное смешение славянских и голядских слов, нарядов и обычаев. В одних родах еще хранили обычаи голядской старины – девушки красовались в венчиках из бронзовых спиралек, нанизанных на лыковые жгуты и уложенных вокруг головы в несколько рядов. Вместо стеклянных и каменных бус, любимых славянками, женщины-голядки носили бронзовые гривны с разнообразными узорами, ожерелья из раковин, называемых «змеиными головками» или «ужевками», и множество перстней – по шесть-семь у каждой. Славянки радовали глаз пестротой и разнообразием нарядов – здесь присутствовали кривичанки в тяжелых поневах из толстой шерсти с вытканными узорами, с оборами из разноцветной шерстяной тесьмы, в киках с рогами. Попадались и вятичанки в синих клетчатых поневах, а иные женщины, из смешанных родов, носили разом и «змеиные головки», и височные кольца. Говорили все по-славянски – этот язык знала уже вся голядь, проживающая вдоль рек. Равно как и многие из славян, имея родню среди голяди, понимали голядскую речь.

На столах расставили семь блюд, положенных по обычаю, – пироги, жареного карпа и цыплят, вареники, горох и бобы. Самым главным блюдом была каша. На краю стола красовались две большие пустые миски, украшенные знаками солнца и плодородия, – особые, хранимые как раз на такой случай.

Возле очага стоял чан с водой, в которой плавали засушенные синие цветки велес-травы – для обряда наречения. Появились старейшина с женой. Благота держал в руках горшок каши, а бабка – самого младенца. Вслед за ними вошел волхв Семьюн, рослый худощавый мужчина с узким лицом и длинной бородой, в накидке из медвежьей шкуры. В руках он держал посох с головой ворона, а при каждом его движении звенели бронзовые бубенчики.

– Вот, люди, внучок мой старший, сына моего Чадомила первый сын! – объявила бабка, показывая младенца во все стороны и кланяясь людям. – Раньше звали мы его просто Мальцом, теперь пришла пора ему настоящее имя дать. Верно, отец?

– Верно говоришь. – Семьюн кивнул. – Сейчас буду богов спрашивать, кто пришел к нам в сем дитяте, каким именем его наречь. Дайте-ка место, люди, много у нас сейчас гостей будет!

Поставив посох к стене, он вынул из мешка личину в виде медвежьей головы и надел, спрятав под ней лицо. Смолкли последние шепотки, народ плотнее жался к стенам и друг к другу, многие затаили дыхание.

Семьюн тем временем подошел к бадье с водой и опустил в нее руки. Лютава следила, как его руки описывают круги, и сама чувствовала, как дух волхва устремляется по водяной дороге, через Калинов мост – в Навь.

– Эй, эй! – стал выкрикивать волхв, и голос его из-под личины звучал глухо и таинственно. – Из-за леса, из-за гор! Из-за реки текучей, из-за гор каменных, из-за леса стоячего, из-за облака ходячего! Идите к нам на пир, деды и бабки! Готова вам каша, готов мед и пироги!

Вслед за волхвом бабка поднесла новорожденного к огню в очаге, освещавшем деревянное лицо чура. Опустив руку в бадью, Семьюн трижды брызнул младенцу на лоб и на темя, говоря:

– Как вода чиста, так будет чисто и лицо твое; как вода светла, так будет светла душа; как вода жива, так будет живо имя твое!

Отрезав несколько волосков с темечка новорожденного, Семьюн положил их в пламя очага и тихонько шепнул новое имя, чтобы сначала его слышал только огонь. После этого он повернулся к новорожденному и произнес:

– Тем нарицаю тебе имя по имени пращура твоего – Благояр!

И весь народ в обчине радостно закричал, лица домочадцев прояснились.

– Благояр, Благояр… – Благота морщился, пытаясь вспомнить. – Хвалимка, ты не помнишь у нас такого? – обратился он к своему младшему брату. – Вроде говорил дед, что его дед по матери был Благояр… Выходит, предок наш в Явь воротился?

– Дождался наконец! – восклицали чадославичи. – Семь веков человечьих ждал, а теперь снова в род пришел!

– Да что духам время! – Семьюн тряхнул посохом, зазвенели бубенчики. – У них в Нави что два века, что один год. Значит, пришло ему время возродиться, боги решили, и вот он вам! Растите, любите, себе на радость, людям на пользу!

«Что им время!» – мысленно согласилась с волхвом Лютава, чувствуя, как сильно бьется сердце.