Читаем без скачивания Написано кровью моего сердца - Диана Гэблдон

ладонью слезы, она бережно сложила письмо. В конверт? Не стоит. Если письмо попадет в чужие руки, конверт не помеха. Поэтому она просто свернула лист вчетверо и каллиграфическим почерком в лучших традициях церковно-приходской школы начертала: «Роджеру».

Нащупала в кармане бумажные салфетки и высморкалась, смутно ощущая, что надо бы сделать с письмом что-нибудь еще… провести ритуал? Однако в голову приходило только одно: положить в камин и поднести спичку, пусть северный ветер унесет слова адресату; так ее родители всегда поступали с письмами к Санте.

Утешало лишь одно: Санта всегда приходил.

Брианна выдвинула большой ящик стола и зашарила в поисках защелки, открывавшей тайник, — и вдруг ее осенило. Она захлопнула ящик и рывком распахнула другой, широкий и неглубокий, где лежали скрепки, ластики и ручки… а еще помада, оставшаяся в ванной от какой-то случайной гостьи.

Она была розовой и чересчур темной, Брианне с ее волосами этот цвет совсем не шел. Впрочем, не важно. Она торопливо намазала губы и прижалась ими к слову «Роджер».

Потом прошептала: «Люблю тебя» — и, коснувшись отпечатка помады кончиком пальца, снова открыла большой ящик и сдвинула защелку, отпирая тайник: пустое пространство под столешницей. За фальшивой панелью пряталось неглубокое отверстие: примерно шесть дюймов на восемь.

Обнаружил его Роджер, и изначально там лежали три марки с изображением королевы Виктории (увы, совершенно обычные, вовсе не дорогущие черные пенни[52]) и прядка светлых, выцветших от времени детских волос, перевязанных ленточкой вместе со стебельком вереска. Марки трогать не стали (кто знает, может, со временем они вырастут в цене и сгодятся грядущим потомкам), а вот прядку Брианна вложила в свою Библию и всякий раз, как брала ее в руки, возносила краткую молитву за дитя и его (ее?) родителей.

Письмо идеально улеглось в отверстие. На мгновение Брианна запаниковала: может, стоит добавить к нему и волосы детей?

«Хотя нет! Не будь дурой. Сентиментальной — еще ладно. Но не дурой».

— Господи, позволь нам снова быть вместе, — прошептала она, отгоняя страх, закрыла глаза и с тихим щелчком вернула панель на место.

И если бы в этот момент она не открыла глаза, то ни за что бы не увидела уголок какой-то бумажки, свешивающийся над ящиком. Брианна протянула руку и нащупала большой конверт, прилепленный скотчем к нижней поверхности стола. От старости он иссох, и когда она дергала туда-сюда ящик, видно, надорвала его.

Медленно, словно во сне, она перевернула конверт — и даже ничуть не удивилась, увидав на пожелтевшей бумаге инициалы «Б. Э. Р.». Брианна неторопливо его открыла.

— «Дорогая моя девочка», — прочитала она, и волоски на шее стали медленно подниматься дыбом.

Дорогая моя девочка!

Мы только что расстались после чудесного дня в «Шермане». В ушах до сих пор звенит. Всякий раз, когда ты попадаешь в цель, я восхищаюсь твоим талантом, немного завидую и боюсь, что этот навык когда-нибудь пригодится тебе всерьез.

До чего странно сочинять это письмо. Знаю, рано или поздно ты узнаешь о своем происхождении. Правда, понятия не имею, как именно. Может, скажу тебе я, может, когда-нибудь ты наткнешься на старые дневники… Если повезет, я сам все расскажу, когда ты станешь старше. И если очень повезет, эти знания нам никогда не пригодятся. Но я не могу рисковать твоей жизнью — просто пока ты еще слишком мала, чтобы знать правду.

Прости, милая, за весь этот пафос. Поверь, я вовсе не хочу тебя пугать. Все будет хорошо. Но я твой отец и потому терзаюсь теми же страхами, что и все родители: что однажды с твоим ребенком случится беда, а ты не сумеешь его спасти…

— Папа, какого черта?..

Она потерла шею, пытаясь хоть немного унять покалывание.

Люди, пережившие войну, обычно рассказывают о ней только другим солдатам. А люди из моей службы вообще никому не рассказывают, и не только потому, что это государственная тайна. Однако любые тайны рано или поздно разъедают душу. Поэтому однажды мне пришлось исповедаться, и моим духовником стал старый приятель Реджи Уэйкфилд.

(Это преподобный Реджинальд Уэйкфилд, пресвитерианский священник из Инвернесса. Если читаешь это письмо, значит, я, скорее всего, уже мертв. Если вдруг Реджи еще жив, а ты достаточно взрослая, поезжай туда: я разрешил ему рассказать все, что он знает.)

Брианна попыталась подсчитать, когда было написано письмо. «Шерман» — это тир, где отец учил ее стрелять. Дробовик подарили на пятнадцатилетие. А умер отец вскоре после того, как ей исполнилось семнадцать.

Моя служба здесь ни при чем, в этом направлении не ищи. О ней я упомянул лишь затем, что за годы службы именно там я узнал, как выглядит тайная организация. На войне я встречал разных людей, многие из них занимали высокие посты, многие вели себя очень загадочно. А порой и то и другое сразу, причем чаще, чем хотелось бы.

Почему мне так сложно тебе признаться? Ведь если я умер, мать наверняка уже рассказала историю твоего рождения. Она обещала не говорить, пока я жив, и свое слово наверняка сдержит. Но раз я умер…

Прости меня, милая. Признаться сложно, потому что я люблю твою мать и люблю тебя. И ты навсегда останешься мне дочерью, хоть зачал тебя и другой мужчина.

Ну вот, дело