Читаем без скачивания Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан

Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда привело в движение давно назревавший в Европе военный конфликт – в агусте началась Первая мировая война. В стихотворении «Наши дни», опубликованном в еженедельнике «Еврейская неделя», И. Ясинский метафорически сближал современные события с делами давно отшумевших эпох:

Безумием войныСтрана палима,И дни повтореныЕрусалима,Когда всеалчный РимРим – столп закона! —Рубил мечом своимДетей СионаИ оскверненных девБросал вдруг в пламень,И яд – его был гнев,И сердце – камень.Иль хочется сказать:Вот ГермандадаЗажгла костры опятьСвятого ада.Доносится к нам гарьИ дым пожара;И не одна Агарь —В пустыне Сара.О, век ужасных делИ слов ужасных,Бесправия пределЛюдей несчастных.Чей голос прогремитЗа человека?И выдержит чей щитУдары века?Где проблеск хоть одинГрозы спасенья?Где правды исполин,Где ангел мщенья?

Впрочем, и без ярких метафор вскоре стало понятно, что одними из главных жертв войны станут евреи. Но мысли Рутенберга сосредоточились не на пассивном ожидании трагического исхода, а на поисках деятельного выхода. Он пришел к выводу, что коль зло неизбежно, следует извлечь из сопротивления ему максимальную пользу. Поскольку теперь для него не было ничего максимальнее требования добиться официального международного признания права евреев на Эрец-Исраэль и тем самым вернуть народ туда, откуда он был 2000 лет назад изгнан, мысль об использовании войны как средства достижения этой цели стала преобладающей (об этом периоде в жизни Рутенберга и его значении как еврейского общественного деятеля см. содержательную статью: Mintz 1982: 191–211; позднее этот материал в расширенном виде вошел в его кн.: Mintz 1988).

В статье «Два года назад <1>», написанной через два года и опубликованной в нью-йорской идишской газете «Di varhayt» от 30 июля 1916 г., Рутенберг ссылается на свой дневник августа 1914 г. (цитируемые здесь и далее в этой главе статьи из газеты «Di varhayt» полностью приводятся Приложении IV):

Август 8, 1914. Интересы России и ее честь в опасности. Если бы не нужно было присягать царю, то я бы ушел добровольцем в русскую армию, чтобы быть вместе с народом, за который мы боролись в такой момент, чтобы защитить честь, плечом к плечу со всеми встретить опасность.

Невозможно сидеть в такое время на богатой Ривьере и дискутировать с друзьями о «судьбе Европы». Италия, конечно, вступит в войну, и на стороне Антанты. Я с ее солдатами пойду волонтером. Фактически это так же абсурдно, как вступить в русскую армию. И здесь, и там я чужой человек, но специфический мастер – «еврей».

И далее о судьбах еврейства:

Август 12, 1914. Добровольно или принудительно евреи будут проливать кровь за Россию, Германию, за утонченную французскую культуру, за других… За великое наследие древних римлян, давших миру легенду о рождении Христа, о его распятии. Жестокую легенду, создавшую христианскую культуру, насквозь пропитанную еврейскими страданиями и кровью, на них построенной…

При теперешнем культурном состоянии и сознании еврейских масс, вместо того чтобы быть убитыми на русском, немецком, французском и других фронтах, как второсортные, презираемые «подданные», еврейская молодежь должна найти возможность отправиться или быть отправленной в качестве солдат в Эрец-Исраэль. Ее пролитая в своей, еврейской, стране кровь не пропала бы зря, как сейчас. Появилась бы у евреев и неевреев психологическая и практическая возможность того, что каждый еврей мог бы жить и работать в своей стране. Чтобы быть равноправными гражданами со всеми остальными, а не «инородцами» в галуте…

Эти мысли предстояло посеять в еврейском сознании повсеместно и приучить к ним мировое общественное мнение. Не нужно объяснять грандиозность открывавшейся задачи, ее историческую исключительность. К выполнению этой деятельности нельзя было приступить, не осознав своей высокой представительской роли. Нам не дано знать, какие чувства испытывал Рутенберг, берясь за исполнение этой миссии, наверняка дававшей ощущение народного вождя, едва ли не мессии в его «вековом прототипе». При этом острота претензии на лидерство, весьма свойственная характеру Рутенберга вообще, в этом случае приобретала в особенности «самозванную» форму, поскольку еще совсем недавно он отвергал значение для человека национального, в том числе еврейского, лона. В то же время Рутенберг был наделен чувством величайшей ответственности, и любое предприятие, за которое он брался, пусть самое авантюристическое, привык исполнять по «гамбургскому счету».

И в новом своем качестве национального лидера масштабу задачи, которую Рутенберг взялся решать, соответствовал масштаб его ответственности за судьбу еврейского народа. Конечно, он проигрывал многим сионистским вождям в знании психологии национальной жизни, еврейских языков (иврита и идиша), тех специфических черт и качеств, которые формирует опыт тесного соприкосновения со средой и которые фактически не развиваются в отрыве от нее. Однако Рутенберг компенсировал «дефекты» своего национального воспитания другим – редким идеализмом и верностью своим убеждениям. Как показал ближайший, а затем и последующий опыт, в его служении «еврейским интересам» была такая мера подлинности и некарьерности, какая не так часто встречается в мире политики. При этом крайне существенным оказалось то, что говорилось выше об особом «инженерном сионизме» Рутенберга: талантливый проектировщик, мысливший точно и рационально, он и в политике проявил свой яркий интеллект и прозорливость. Показательный штрих: находясь уже в Америке и сознавая, что в осуществлении задуманного (мобилизация сил на проведение Еврейского конгресса как выражения воли мирового еврейства на право возвращения в Эрец-Исраэль) возникли непреодолимые трудности, он проповедует мысль о том, что евреи переживают кульминационный и неповторимый момент своей национальной истории, который ни в коем случае нельзя упустить, поскольку

после войны, когда главный мотив, главная пружина теперешнего психологического состояния народа исчезнет, <…> мы можем оказаться перед большой национальной катастрофой (Di varhayt. 1916. 3 августа).

Все это, разумеется, еще не доказывает правомерности и правомочности «самопредставительства» от лица народа. Однако в отличие от многих других деятелей, по собственному почину бравшихся за устройство еврейской жизни, Рутенберг, по крайней мере, отдавал себе ясный отчет в необходимости права на лидерство. И отчетливо сознавал, что оно доказывается делом, а не падает с неба, покупается за деньги или устанавливается путем комбинаторских усилий, а то и просто политического обмана. В другой статье, напечатанной в той же газете, «Еврейские беды – хороший бизнес» (1916. 12 августа), он с обычной для себя прямотой как раз рассуждал на этот предмет: