Читаем без скачивания Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан

С судом так называемого общества в данном случае считаться не приходится, да тебя-то никто и не осудит. А дети, если из них вырастут люди, а не выродки, осудить не смогут ни тебя, ни меня в соответственном случае. Лишь бы мы сумели стать добрыми друзьями, столковаться и сделать для них все, что можем и что обязаны по отношению к ним сделать. Сейчас воздерживаюсь говорить об этом за недостатком самых необходимых элементарных материальных средств.

Завтра здесь канун нового года. Для меня эти фиктивные моменты потому уже не фикция, что множество людей на них останавливается, чтобы перевести дух, яснее заглядывать, куда и как идти дальше, что делать. И я, хотя и буду один в это время на своем Ciro Menotti, тоже буду «желать»; для себя, для детей моих, для тебя и для всей людской лавины, с которой волей-неволей связан. Тебе от души пожелаю покоя и здоровья, личного счастья, несомненно заслуженного тобой и необходимого тебе, уважения и радости от детей. Обними их за меня.

Петр

Спасибо за подробное письмо о детях. Жду обещанные фотографии.

Формально расставшись с Ольгой Николаевной, Рутенберг никогда не порывал связи с семьей и даже после переселения в Палестину материально заботился о детях. Из его письма Савинкову от 15 июня 1913 г. мы узнаем, что Ольга Николаевна должна была приехать с детьми к нему в Италию, но «заболела чахоткой. Ее отправили экстренно на Кавказ»5.

Разрыв с семьей усугубил переживаемый Рутенбергом национальный кризис: он решил вернуться в еврейство. Не беремся в точности сказать, как это происходило, но полагаем, что приводимая некоторыми историками версия о его обрядовом наказании, которое, по Галахе, должен был пройти ушедший от иудейской веры, а затем вернувшийся в нее еврей, в особенности при отсутствии соответствующих документальных доказательств, выглядит в рутенберговском случае не более чем досужий вымысел. Так, А. Черняк пишет, что после эмиграции из России в Италию Рутенберг

вернулся к еврейству, потребовав суда над собой и получив положенные по Галахе 39 ударов плетью у входа в синагогу, после чего был принят снова в общину (Черняк 1994: 210).

Судя по всему, возвращение «заблудшего» в лоно иудаизма происходило в сугубо «светской» форме. 7 января 1913 г. Гутенберг писал Савинкову:

У тебя много знакомых русских адвокатов. Был бы благодарен, если б ты мог узнать у кого-ниб<удь> из них, что я должен сделать, чтоб расправославиться и быть по-прежнему записанным в документах евреем. Принимая, конечно, во внимание мое специальное юридическое положение в России6.

Савинков, по-видимому, какой-то адрес сообщил, потому что в следующем письме (от 9 января 1913 г.) Рутенберг благодарил его и обращался со следующей просьбой:

Большое спасибо за указанный адрес. Не знаешь ли еще, как его имя-отчество. А то неловко. Я с ним знаком был когда-то7.

Не возьмемся утверждать с абсолютной уверенностью, но очень похоже, что адвокатом, занимавшимся «расправославле-нием» Рутенберга, оказался О.О. Грузенберг, который пишет в своих неопубликованных воспоминаниях:

<…> проводя лето близ Венеции на острове Лидо, где никого из русских не видал, меня вызвали по телефону.

«Говорит Р<утенберг>, из курлисте узнал, что Вы в Италии. Мне необходимо Вас видеть. Назначьте время».

Через два дня ко мне явился Р<утенберг> в сопровождении д-ра Г., дотоле мне незнакомого.

Р<утенберг> мало изменился: тот же холодно-сосредоточенный взгляд, та же энергия в движениях.

Р<утенберг> заявил, что переживает тяжелый душевный кризис; совершенно разочаровался в революционной деятельности, вспомнил, что он – еврей, и хочет всецело отдаться служению своему народу. Не могу ли я познакомить его с сионистскими деятелями, в партию которых он желал бы вступить и отдать всю энергию исключительно делу воссоздания еврейского государства.

По возвращении в Петербург я исполнил его просьбу и с тех пор долго не встречал его, так как к сионистской партии не принадлежал8.

В отсутствие документов нет полной уверенности, что развод состоялся официально. По крайней мере, как вытекает из письма Рутенберга, которое он написал Хоменко спустя восемь лет (приведено в L 1), развод de jure оформлен не был, и супруги существовали раздельно только de facto (не случайно он говорит о разрыве двенадцатилетней давности, т. е. ведет отсчет от 1909 г.).

Помимо беловой копии этого письма, в RA сохранился его черновой вариант, который несколько отличается своим содержанием. Полагаем, что для прояснения тех чувств, которые вызывало в Рутенберге его семейное положение, имеет смысл привести и этот черновик (чтобы не повторяться, места, имеющиеся в приведенной копии, заключены в угловые скобки и заменены отточиями):

<…>

Никого не обвиняю в своем положении «одинокого мужчины». Вообще не привык никого обвинять в своих бедах и неудачах. Значит, так было на роду написано. От обязанностей своих отцовских не отказываюсь и никогда не откажусь – на этот счет ты должна быть спокойна.

Жизнь свою я строю так, как считаю правильным для себя и других. Свой долг я должен исполнить не только по отношению к моим детям, но и к моему народу, с которым теперь связан смертными узами. И исполню.

С дороги этой не сверну, чего бы мне это не стоило. Ты мое слово знаешь.

<…>

Ты можешь быть уверена в моем уважении к тебе как матери моих детей. Нет смысла, да и желания ворошить прошлое. Никаких претензий к тебе я не имею, и думаю, что и ты не должна их иметь.

Детей обними за меня.

Уважительный привет Александре Петровне9.

<…>

Савинков, один из немногих, с кем Рутенберг был откровенен относительно своего желания «расправославиться», становится для него в это время неким, что ли, «пробным камнем» растущего национального самосознания. За иронической маской и относительно «мирными», хотя и достаточно едкими выпадами в его адрес у Рутенберга росла и накапливалась эмоциональная критическая масса, которая в недалеком будущем даст свои неизбежные плоды, когда между ними будет прочерчен – памятуя общее прошлое и отнюдь, конечно, не юдофобскую натуру друга, пусть и не резко окончательный, но все-таки вполне ощутимый – водораздел. С годами возникшую в их отношениях трещину образовали многие и разные эпизоды, которые Рутенберг, дороживший этой дружбой, тем не менее воспринимал как «инциденты». Каждый из них в отдельности, возможно, мог бы претендовать на разъяснение, но в своем скоплении и сцеплении они создавали то молчаливое и холодное взаимоотторжение бывших товарищей, которое принадлежало не рациональной, а скорее стихийно эмоциональной сфере. Кажется, в конце концов (мы коснемся этого более подробно в IV: 1) сбылось опасение Рутенберга из его письма Савинкову от 21 декабря 1914 г.: