Читаем без скачивания Экзистенциализм. Период становления - Петр Владимирович Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И дальше наш философ находит это «афинское» начало у Сократа, стоиков, Аристотеля, Платона. Разум, всеобщность, необходимость, безликая судьба доминируют над личностью. И только одно исключение находит русский экзистенциалист во всей этой античной культуре, одно исключение из этого правила. Это Плотин, гениальный основоположник неоплатонизма. Плотин, как известно, проповедовал экстаз, выход за рамки рационального познания, прорыв к Единому Богу через сверхразумный опыт. К Плотину Шестов относится хорошо (он написал о нем целую книгу), он считает, что это единственный античный философ, который вышел, вырвался за рамки этой «афинской» парадигмы и дошел до идеи экстатического сверх-разумного познания Абсолютного Бытия. Повторю еще раз: это не совсем так. Но довольно бессмысленно с объективистских позиций подходить к Шестову. О чем бы он ни писал, он пишет всегда о себе, Шестове, о своем заветном: он выстраивает свою культурную «мифологию», свою личную историю европейской культуры, и она, конечно, очень интересна и получительна, хотя в чем-то однобока.
Ну и понятно, что с другой стороны – «Иерусалим». Иерусалим – то, что начинается с иудейских пророков, с Авраама, Иова. Это попытка искать живого Бога, видеть трагизм бытия, не стремиться замазать щели бытия, не смиряться покорно перед жестоким разумом с его очевидностями и перед Судьбой, взывая к высшей инстанции – к Тому, кто может услышать и отозваться.
И вот мы с вами подошли к христианству. Шестов говорит, есть господствующая точка зрения, которую он считает глубоко неверной: считается, что христианство-де обратилось к «Иерусалиму», подменило эллинское знание иудейской верой. Ну как же, еще бы: вера, Бог, религия… Однако Шестов говорит: на самом деле, «Афины» пленили «Иерусалим». Если брать средневековое христианство в целом, в нем античность пленила изначальный библейский импульс, эллинское умозрение переварило иудейское откровение и экстазы веры. Античный разум, всемогущий гераклитовско-стоический Логос, Закон, Необходимость заставила Бога, веру оправдываться, ставить на вытяжку. С точки зрения Шестова, в христианской философии, средневековой философии – преимущественно тоже господствуют «Афины». Особенно и безраздельно – в схоластике, но также и в патристике. То есть средневековая философия и культура в целом – это тоже попытка гармонии веры и разума, но в пользу разума. Вера принимается только если она разумна. Особенно ярко это видно у такого ключевого Отца Церкви, первого творца экзегетики и христианского богословия, как Ориген Александрийский, а также у святого Фомы Аквинского, у которого Бог, фактически, становится равен Разуму, подчиняется Закону и так далее.
Правда, была, конечно, все время и оппозиция. Например, у святого Августина Аврелия, и Иоанна Дунса Скотта, и у того же неистового Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана, и у некоторых других средневековых философов Шестов находит вот эту дорогую ему «иерусалимскую» волюнтаристскую линию. Воля против разума, личность пробивается сквозь гнет разума. Но в целом, увы, особенно в схоластической культуре, господствуют «Афины» над «Иерусалимом».
И то же самое продолжится в новой философии. Дальше он говорит: мейнстрим новой философии идет, конечно, по-прежнему через «Афины». Это Фома Аквинский, потом это Декарт, Спиноза, Гегель. Все субъективное нужно изгнать, устранить. Давайте вспомним фразу Спинозы: «Не смеяться, не плакать, не отворачиваться, но понимать». То есть культ необходимости. Разум над волей. Всеобщее над единичным. Объективное бесчеловечно отменяет личность с ее стенаниями и протестами. Бог, понимаемый как абстракция. Принудительные законы – над субъектом. Все это слышится в господствующей философии Нового времени Льву Шестову. И последним крупнейшим представителем этой враждебной ему традиции он считает своего друга и при этом врага в философии – Эдмунда Гуссерля, которому он посвящает много работ. Так, когда Гуссерль умер, он посвятил его памяти большую статью, а еще у него есть большой раздел о его философии («Memento mori») в книге «На весах Иова».
Но Афинам героически противостоит Иерусалим. И вы понимаете, кто это. Лютер: «только верой спасемся» (sola fide), иррациональная вера против принудительного разума (я уже сказал, что Лютеру он посвящает целую книгу с этим вот названием). Это Паскаль, это Достоевский, Ницше, Кьеркегор. Джентльменский набор тех, кого чаще всего вспоминаем мы в нашем курсе. Те философы, которые отстаивают личность против всеобщего, волю против разума, начинают бунт против принудительности, защищают свободу и возможность против необходимости.
Шестов все время как заветное заклинание повторяет: «Бог – это тяжба о возможном» – если Бог есть, то все возможно. То есть, сама вера недоказуема, но верить – значит дерзать ставить под вопрос любые законы, любую необходимость, любую науку, в которой Шестову слышится нечто анонимное, безликое, бесчеловечное.
И вот тут мы с вами подошли к слову «Вера». Вера, по Шестову, – это попытка выскочить из вот этого унылого мира, где всюду каменные стены, где человек раздавлен, где науке нет дела до человека при падении на его голову кирпича. Это попытка выскочить из падшего мира в тот подлинный изначальный мир, где жили Адам и Ева до грехопадения. Вера – это что-то парадоксальное, мучительное, невозможное.
«Апофеоз беспочвенности». Словосочетание, заворажившее меня сразу и навсегда. А кстати, как переводится слово «беспочвенность» на латынь? Абсурд! Тема абсурда, кьеркегоровская эта тема, во всю силу заявляется у Шестова. Вера абсурдна. Человек, который оказался в мире, в котором все рухнуло, в мире ХХ века. В котором все старые законы, рамки, нормы, основания, правила, детерминизмы полетели ко всем чертям. Бог – как возможность. Возможность опоры среди беспочвенности, возможность смысла среди бессмыслицы, возможность личной свободы среди убийственной и непререкаемой необходимости, ведущей к отчаянию и малодушному конформизму!
Вы, конечно, помните, у Декарта есть такая фраза знаменитая: «Бог не может нас обманывать». У Декарта есть этот лукавый чудесный тезис. Помните, Декарт сначала
