Читаем без скачивания Французский поцелуй - Эрик Ластбадер

Но потом он увидел ее мир таким, каким он был на самом деле, и с легкой печалью подумал, что она просто заменила одну темницу на другую.

Как он ненавидел американцев! Эти извращенные сыновья Мидаса изменяют всех, к кому прикасаются, обещаниями золота в неограниченном количестве. Но в прикосновении их не золото, а чума. Чума инфляции, поразившая сначала страны Аравийского полуострова, потом Германию и Японию.

Вся их меркантильная философия была противна Мильо, для которого истинная свобода могла существовать только в условиях равенства. Дух Великой Французской Революции жил в нем, хотя его соотечественники предпочитают ныне высмеивать этот великий порыв или, что еще хуже, забывать.

Ветры перемен выбросили его, вместе с остальным человечеством, на пустынный и унылый берег. Единственная надежда человечества на спасение теперь сосредоточилась для него в лекарствах, рекомендуемых Обществом Возвращения в Лоно Истинной Религии. Только скальпелем хирурга, безжалостным, но милосердным, можно отсечь раковую опухоль, разрастающуюся по земному шару. Иначе скоро и Францию, как Индокитай до нее, разденут догола эти молодчики, слишком жадные, чтобы понимать, что они творят.

М. Мабюс уже почти справился со своим заданием, но все еще не решался поставить последнюю точку. Хотя Лес Мечей не был порождением культуры, в которой он вырос, но он хорошо знал легенду. Много раз он подсмеивался над верой в могущество этого талисмана, чувствуя кичливое превосходство над примитивами, которые верили в него. Но теперь, когда он сложил всетри клинка как надо, и оставалось только скрепить их в единый Лес Мечей, он невольно чувствовал трепет. Его пальцы, манипулирующие шпульками из слоновой кости, расположенными пониже основания нефритовых лезвий, вдруг стали неуклюжими, и он чуть не уронил талисман.

Погруженный в свои мысли, Мильо сидел в темноте по другую сторону стола, и он даже не заметил этого. Для него Лес Мечей был просто средством для достижения его собственных целей. Что он мог знать о древних силах, сконцентрировавшихся в этом предмете, силах, которые спали в нем, как медведь в берлоге, не замечая, что вокруг вырос целый новый мир?

Прекрати нервничать! — приказал себе М. Мабюс. Мильо прав: это всего-навсего меч с тремя лезвиями. Сила его — в людской вере в него, а не в нем самом.

И все же...

— Готово, — сообщил М. Мабюс. В полутьме комнаты он поднялся, держа трехлезвиевый меч в обеих руках.

— Лес Мечей! — выдохнул Мильо.

М. Мабюс стоял, погруженный во тьму. Он чувствовал, как тьма ползет по нему, как тень земли ползет по луне во время ее затмения. Он стиснул рукоятку меча с почти нечеловеческой силой, порожденной его отчаянием и его недоумением перед тем, что с ним происходит.

Он похолодел, слыша, как мертвые кричат в его уши. Последнее время он постоянно жил, ощущая на своем лице их хладное дыхание. Скоро он присоединиться к ним, когда его миссия подойдет к концу. Но через какой ритуал очищения это произойдет, он представить не мог.

Его дух был черен от сажи грехов. Как шлак, она казалась естественным продуктом его внутреннего горения, горения желанием таким сильным, что граничит с похотью.

Холодный ветер коснулся его щеки, будто мертвец рукой. Он открыл глаза. Ничего в комнате, в которой он стоял, не изменилось. Или изменилось? Внезапно у него возникло жуткое ощущение, что комната начинает раздуваться, как пузырь, стены уходят все дальше и дальше... А потом пузырь лопнул, и стены разлетелись клочьями в черноте не пространства, а времени. Его дух начал расти, расти, и, наконец, стал огромным, как река без начала и конца.

Он уставился в темное зеркальное лицо Леса Мечей и увидел в нем объект его страстного желания, который ждал его, терпеливый, как паук, замерший в своей паутине.

Он давно уже вытравил этот эпизод из своей памяти. Но сила Леса Мечей была такова, что он вырвался из темницы забвения, как мучительный крик из сдавленного горла.

Ее имя было Луонг...

Этот эпизод сплел навсегда в его сознании занятия сексом и смерть, и случилось это вскоре после возвращения отряда ПИСК из Ангкора — во время посещения Мабюсом пепелища родного дома на севере.

Месяцами он не мог думать ни о чем другом, прежде чем решился отправиться туда, страшась увидеть его, но постоянно чувствуя его притяжение. Тоска по дому была как камень в почке, и он понял, что не сможет спать, пока не побывает там. То, что он увидел, было страшно. Ничего не осталось от его деревни. Почти сотня односельчан погибла после атаки американского вертолета, а те, кто уцелел, остались калеками, которым только опиум давал временное освобождение от мук.

Он добрался до деревни только к вечеру и долго бродил по пепелищу, как челн, затерянный в далеком море, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из того времени, когда он жил здесь. Но каждый раз его сознание натыкалось на зияющую пустоту, в которой нет места каким-либо пространственным образам. Как будто налет того вертолета уничтожил не только саму деревню, но и его память о ней.

— Транг?

Он поднял глаза и увидал перед собой старика. Вид у него был такой, словно он уже так освоился с жизнью среди развалин и пепла, что воспринимает это как должное, так естественный способ существования.

— Транг, это ты? — Старик всматривается в его лицо. — Это я, Ван Нгок. Ты меня помнишь? Только мы с дочерью и уцелели. Остальные или уже умерли, или умирают.

Потрясенный Мабюс кивает.

— Да, я помню тебя, — Жуткий кошмар, ставший реальностью. Ему хочется поскорее бежать прочь из этой обители смерти, но старик крепко держит его за руку.

— Хорошо, что ты вернулся, — говорит он. — Приятно видеть местного парня в этом печальном месте, где стольким людям уже не доведется обрадоваться свету нового дня.

Он ведет Мабюса к сколоченному из обгорелых досок навесу, перед которым дымит маленький очаг. Молодая женщина, лица которой Мабюс не помнит, присматривает за ним.

— Моя дочь Луонг, — представляет ее Ван Нгок. Женщина кланяется, пряча глаза. Она очень красива, с волевым, открытым лицом. В глазах ее тайна и острый ум. — Ты, наверно, проголодался, Транг. Позволь нам накормить тебя. Ты нам расскажешь о своей жизни, а потом мы ляжем спать.

Во время их скудной трапезы Ван Нгок расспрашивает Мабюса о его военных подвигах. Краем глаза Мабюс видит, что Луонг следит за ним, но стоит ему только посмотреть в ее направлении, как она моментально опускает взгляд в деревянную плошку у нее на коленях.

Старик и его дочь едят мало, оставляя все лучшее для гостя. У Мабюса нет аппетита, но он боится обидеть их, отказываясь от еды или оставив что-нибудь несъеденным на тарелке. Он ест все подряд, совершенно не чувствуя вкуса пищи.

— Ты настоящий герой, Транг, — говорит старик. — И хороший человек, раз вернулся в это убогое место, где ничего не осталось. Твое посещение для нас — большая честь.

М. Мабюс беспокойно ерзает от этой похвалы.

— Я недостоин таких слов и такого гостеприимства, — говорит он, и говорит это не просто из вежливости.

Ван Нгок улыбается, показывая желтые зубы.

— Чепуха. Ты достоин большего. В добрые старые дни в твою честь здесь бы устроили пир. — Он вздохнул. — Тогда у нас был достаток. Мы жили щедротами земли и мудростью учения Будды. — Его голова склонилась то ли от усталости, то ли от покорности судьбе. — А потом пришли коммунисты, принеся с собой смерть и разорение. Ни бога, ни семьи, ни надежды.

Ван Нгок покачал головой.

— Священники сжимаются в комок, когда видят их. Зверь идет на юг, а Будда отвернул от нас лицо свое. И католиков, проповедующих здесь учение Иисуса, тоже давно постреляли. Но что я говорю! Ты это и сам знаешь. Зверь ненасытен. Он забирает у нас все, ничего не давая взамен. — Его глаза кажутся огромными при свете костра, и в них сверкают невыплаканные слезы. — А молодым еще хуже. Я хоть могу найти утешение в своей религии. Будда согревает мое сердце. А детям так и не дали возможности научиться добру. Они отравлены ядом, источаемым зверем, и сами превратились в зверей. И ненависть теперь наш единственный товар, Транг. Не поможешь ли ты нам, Транг?

М. Мабюс уставился в огонь. Язык будто прирос к гортани, и долгое время он не находил в себе силы разжать рот.

Наконец старик сказал:

— Что я такое говорю? Пожалуйста, прими мои самые искренние извинения. Ты и так сделал для нас больше, чем целый десяток односельчан. — Он бросил взгляд на дочь. — Луонг даст тебе все, что ты попросишь. Она останется с тобой в эту ночь.

— В этом нет необходимости.

— Чтобы блудный сын, да еще герой, спал один? Обижаешь!

К тому времени, как они закончили ужин, уже стемнело. Ван Нгок уже клевал носом. Неподалеку от них зажглось еще несколько огней, и они горели, как костры в пустынной прерии. Таинственное и жутковатое зрелище.