Читаем без скачивания Волшебник - Колм Тойбин

– Он никогда здесь не был. Он видится с моим братом, но он не вхож в мой дом.

– Мы в курсе, что он близок с вашим братом. У них одинаковые политические взгляды?

– Не бывает двух людей с одинаковыми политическими взглядами.

– В Соединенных Штатах одни считают себя демократами, другие – республиканцами.

– Да, но их мнения по разным вопросам могут отличаться.

– Ваш брат – коммунист?

– Нет.

– А ваша дочь?

– Какая из дочерей?

– Эрика.

– Она не коммунистка.

– Я снова спрашиваю вас, знакомы ли вы с работами мистера Брехта?

– Нет.

– Почему?

– Я романист. Он драматург и поэт.

– Романисты не читают пьес и стихов?

– Его пьесы и стихи не в моем вкусе.

– Почему?

– Они мне не нравятся. Многие, напротив, ими восхищаются. Нет никакой особой причины. Кто-то любит кинофильмы, кто-то – бейсбол.

Судя по тому, как переглянулись сотрудники ФБР, его покровительственный тон не пришелся им по душе.

– Мы попросили бы вас отнестись к вопросу серьезнее, – сказал молодой.

Томас кивнул и улыбнулся. Происходи этот разговор в любой европейской стране, ему было бы чего опасаться. Все, что требовалось здесь, – играть с этой парочкой, стараясь не врать, не оскорблять их интеллект и умудриться не сказать ничего, что навредило бы Брехту или возбудило бы их враждебность к другим.

– Сколько раз за прошлый год вы виделись с мистером Брехтом?

– Я виделся с ним на собраниях немецкого культурного сообщества, но мы не вели длинных разговоров.

– Почему?

– Я частный человек. Мои интересы сосредоточены на работе и семье. Любой вам скажет, я не слишком общителен.

– Могли бы вы передать содержание самого краткого разговора с мистером Брехтом?

– Вы удивитесь, но мы не обсуждаем литературу, а также политику. Мы могли говорить о погоде. Я не шучу. Наши разговоры касались самых обычных тем и предметов. Мы оба немцы. Болтливость не в нашем характере. Мы писатели. Осторожность у нас в натуре.

– Сейчас вы тоже осторожны?

– Любой будет осторожен в беседе с сотрудниками ФБР.

Разговор продолжался еще час, коснувшись отношений Томаса с четой Рузвельтов и Мейерами, количества его встреч с Брехтом и его мнения о нем как о драматурге.

Последний вопрос показался ему самым странным.

– Когда вы используете выражение «рабочий класс», что вы имеете в виду? – спросил младший.

– В восемнадцатом году я жил в Мюнхене, когда там случилась советская революция. Тогда еще не было инфляции. Жизнь была прекрасна. Мы боялись революции, как позднее боялись фашистов. И хотя революция завершилась ничем, устраивалась она во имя рабочего класса.

– Где теперь рабочий класс?

– Вместе с нацистами.

– Мистер Брехт с вами согласен?

– Спросите у него.

– Мы спрашиваем вас.

– Думаю, он разбирается в этом лучше меня.

Однажды в Санта-Монике на собрании немцев, большинство из которых были композиторами или музыкантами, Томас приметил композитора Арнольда Шёнберга, с которым был шапочно знаком. На сей раз у них состоялся короткий, но дружеский разговор.

Томас начал посещать мероприятия, на которых мог бывать Шёнберг. Из всех немецких музыкантов Шёнберг, по мнению Томаса, был самым значительным.

Придумав двенадцатитоновую систему, Шёнберг внедрил принцип атональности в академической музыке. Благодаря ему немецкая музыка фундаментально изменилась.

Томасу не хотелось сходиться с ним слишком близко или обсуждать с ним его труды, ему нравилось наблюдать за Шёнбергом со стороны. С самого начала знакомства Томас был почти уверен, ради чего он это делает.

Героем его романа должен был стать композитор, живший в Германии в двадцатые годы, который ради осуществления своих громадных амбиций подписал договор с темными силами. Томас уже видел очертания будущей книги. Рассказчиком станет некий Цейтблом, немецкий гуманист и друг знаменитого композитора. Цейтблом будет наблюдать, примечать, просеивать. Другой протагонист, сам композитор, задумывался непостижимой и мрачной фигурой. Он будет нести разрушение, а со временем обратится к саморазрушению. Знакомство с ним иссушит души тех, кто с ним рядом.

Томас улыбался при мысли, что мягкие небеса Калифорнии, чудесные утренние часы, когда можно завтракать прямо в саду, достаток и совершенная красота ничуть его не изменили. Скорее серые небеса, дождливые весны и длинные зимы, рассеянный свет реки Изар и непредсказуемая любекская погода выковали чувствительность столь несокрушимую, что даже длительное пребывание в раю не могло на нее повлиять. Читая его новый роман, никто и не заподозрит, что он когда-нибудь покидал Любек.

Томас и Катя каждый день следили за новостями, по утрам читая газеты, в обед и по вечерам слушая радио; Томас замечал, как зависит их настроение от побед или поражений. Когда страны «оси» одерживали победы на Восточном фронте, они впадали в уныние. Когда союзники бомбили Рур, Берлин или Гамбург, начинали робко надеяться на скорое завершение войны.

Письма и звонки от детей также влияли на их душевное состояние. Элизабет пристально следила за войной, особенно на итальянском фронте. Телефонные звонки от Моники, которая перебралась в Нью-Йорк, их смешили. Моника вечно жаловалась на домовладельцев и таксистов, но то, что она не упоминала о войне, было облегчением.

– Она сражается на своей маленькой войне, – говорила Катя.

Поскольку Михаэль не выказывал желания общаться, Катя начала звонить Грет, которая разрешала Фридо подойти к телефону и поговорить с дедом. Голо работал в Лондоне на немецкое подразделение американской радиовещательной службы. В отличие от неряшливых писем Эрики, которая исписывала витиеватыми каракулями весь лист до самого края, письма Голо поражали аккуратностью и методичностью. Клаус писал реже прочих. Порой казалось, что его письма написаны далеко за полночь, а многие предложения вымараны военной цензурой.

По телефону Агнес Мейер советовала Томасу в разговорах, даже частных, думать над каждым словом. В Вашингтоне были силы, которые стремились к полному разрушению Германии, желая уничтожить под корень немецкую промышленность и править страной от имени победивших союзников. Вскоре, говорила Агнес, вам придется выступить против них.

В декабре 1944 года Нелли приняла большую дозу таблеток, и Генрих обнаружил ее без сознания. Она умерла в карете «скорой помощи» по пути в больницу. Когда он нашел ее, говорил Генрих, Нелли лежала умиротворенная и прекрасная.

Немцы, жившие в Лос-Анджелесе, пришли на ее похороны, в том числе Брехт и Дёблин. Состоялась короткая поминальная служба, которую Генрих проплакал от начала до конца. Когда он собрался уходить, Томас сделал знак Кате, которая предложила отвезти Генриха в Пасифик-Палисейдс на автомобиле. После обеда Генрих полежал немного на диване, и они отвезли его домой.

После смерти Нелли Генрих мог говорить только о ней; она была самой доброй женщиной в мире, и никто на свете не заботился о нем так,