Читаем без скачивания Астроном - Яков Шехтер

Миша кивнул.

– Тогда давай! И помни о Небесном драконе.

Миша поднял дельтаплан за трапецию. Конструкция трепетала и вздрагивала, точно живое существо. Ветерок надувал купол, и он, вздымаясь, дергал тросики, словно желая поскорей оторваться от земли и унестись в высокое небо.

Шаг, другой, третий. Миша побежал. Трапеция подскакивала, тяжело оттягивая руки. Дельтаплан весил килограмм двадцать, и бежать с ним было вовсе не просто. Кромка. Вот она, мистическая грань, отделяющая человека от Икара. Мишино сердце ухнуло вниз, но остановиться было уже невозможно. Он зажмурился и шагнул в воздух.

И тут…. Тут произошло нечто необыкновенное. От сделанного им шага по пространству двинулась легкая рябь, как на поверхности воды возникают и сжимаются складки от легкого дуновения ветра. Дрожащая сияющая волна докатилась до холма, взволновала ветки сосен, мерзлый снег засиял, пуская острые лучики в голубую прогалину неба, в серые тучи по края горизонта, пронизывая терракотовые стволы деревьев. Плавное смещение воздуха, плывущие расширения и сжатия, вызванные этим маленьким шагом, поднялись вверх и сгинули в необозримой дали, направляясь к невидимой Луне. Горизонтально бегущие складки укатились за горизонт, маленькие посланники его воли, о, маленькие, стремительные посланники! Вот они обогнули Курган, не желая терять вдохновение на грязных крышах домов, мимо, мимо колючек телевизионных антенн, над лесами к покрытому льдом океану, к островам, где олени выедают мягкими губами красные ягоды из-под хрустящего наста. Гигантские чаши весов мироздания качнулись и пришли в движение. Вес Мишиного тела будто удерживал в равновесии материки и планеты, и стоило ему оторваться, как разрушился хрупкий баланс, удерживающий мир от мрачной бездны хаоса, звуки гармонии сменились дрожащими фистулами Хиндемита, мягкий рокот Баховской предопределенности заглушил боевой позыв флейт разрушения.

Но Миша ничего этого не слышал, и не видел, его, точно котенка за шкирку, подхватила могучая рука и утащила в небо. Нет, объяснить такое невозможно, в обыкновенной, земной жизни не существует слов и понятий для описания полета. Через две секунды он понял, почему кружковцы дорожили каждым мгновением воздуха, и что заставляло людей в Верхнем Уфалее мерзнуть целый день на морозе. Вся предыдущая Мишина жизнь выглядела мелкой и малозначительной по сравнению с удивительным чувством парения. Ледяной воздух высоты пронизал его насквозь, омыл каждую клеточку, каждый атом тела, грудная клетка расширилась, и вместе с воздухом в нее вошло нечто доселе неизвестное, удивительное и трогательное до слез.

Слезы и в самом деле навернулись на глаза, наверное, от скорости полета. Прошло всего несколько секунд, а он уже плыл на приличном расстоянии от вершины. Миша посмотрел вниз – снег мелькал совсем рядом. Инстинктивно поджав ноги, он перевел взгляд перед собой. Да, вот она, группа людей на снегу, его несло прямо на них, еще мгновение, и он врежется прямо в Драконова.

Резким движением он толкнул трапецию вперед, крыло загудело, Миша почувствовал, как скорость стремительно падает, секунда, – и фонтанчики снега прыснули из-под носков ботинок, – о-пп-па – он пробежал несколько шагов и остановился, держа трапецию на весу.

– Вот это посадка! – раздался голос Драконова. – С первого раза и такой класс. Ты прирожденный пилот! Поздравляю!

– Тридцать шесть секунд, – крикнул кто-то. – Гениально, чувило!

Всего тридцать шесть! Мише показалось, будто он оставался между землей и небом, по крайней мере, минут пять или шесть. Свобода от вечной тяжести тела, от давящей, гнущей к земле определенности была так упоительна, так достижима! Невозможно было поверить, что несколько алюминиевых трубок и кусок курточной болоньи способны даровать такое блаженство. Он хотел еще, немедленно, сейчас же, еще и еще раз пережить секунду отрыва, счастливые мгновения полета.

Поздравления неслись со всех сторон, он принимал их как равный, как посвященный и причастившийся. Его быстро отцепили от дельтаплана, который тут же с гиканьем потащили наверх, яростно пожали руку, похлопали, едва не сбив с ног, по плечу, и оставили в покое.

– Молодец! – Драконов ласково улыбался. Солнце играло на его крупных блестящих зубах, переливалось в глазах, брызгало искрами с кончиков волос.

Через полчаса объявили перерыв. Кружковцы залезли в автобус, Миша занял свое место в «Запорожце». Дельтаплан оставили на поляне.

– Ничо с ним не сделается, – отмахнулся Валера. – Посюдова никакой дороги нет, тупик – случайных прохожих или проезжих не бывает. А специально, кроме нас, в такую глушь никто не припрется.

В Смолино, небольшую деревеньку за Увальским холмом, Миша попал несколько лет назад со школьной экскурсией. Домик Кюхельбекера, обыкновенная сумрачная изба, которых и в самом Кургане хватало, не произвел на него никакого впечатления. И хоть говорили ему, что изба настоящая, не восстановленная, что бревна те же самые, о которые Кюхля спиной опирался, и вот на эту самую вешалку бросал свою фуражку, никакого трепета в нем не возникало. Уж слишком все выглядело обыкновенным, будничным до зевоты.

Автобус остановился у колхозной столовой, а «Запорожец» медленно поехал дальше, чуть виляя в скользкой от недавней оттепели колее.

– К баушке? – спросил Миша.

Драконов согласно кивнул.

– Баушка – это не просто так. Она у меня ровно рентген, насквозь видит. Так что – готовься к экзамену.

– А как готовиться?

– Да никак, – усмехнулся Драконов. – Или она тебя примет, или нет. И без объяснений. Все зависит от твоей звезды и милости Небесного Дракона.

Лицо баушки покрывали крупные, чуть не в мизинец толщиной, морщины. Волосы она прятала под серым теплым платком, плотная кофта домашней вязки свободно свисала на длинную, чуть не до земли коричневую юбку. Из-под юбки, точно волосатые морды невиданных зверей, выглядывали носки черных с серыми разводами валенок. На щеках баушки горел яркий румянец деревенской жительницы, а двигалась она легко и быстро.

– Гостя привез, Витюша? – спросила она, отворив дверь в избу.

По виду изба ничем не отличалась от кюхельбекеровской, только дух в ней стоял настоящий, живой: пахло недавно выпеченным хлебом, дымом деревянных поленьев.

– Привет, баушка, – Драконов топая, чтобы отряхнуть прилипший к подошвам снег, вошел внутрь. Миша последовал за ним. Внутри ощущение сходства с музеем усилилось. Треть избы занимала русская печка, на ее уютных выступах были аккуратно расставлены допотопного вида чугунки и кастрюли, возле подслеповатого оконца стоял деревянный, темный от старости стол, покрытый чистой скатертью, простые лавки, со звездообразными следами сучков, несколько фотографий на стенах, очевидно семейных, простенький комод, потускневшее зеркало, вот, пожалуй, и все. Ситцевая многоскладчатая занавеска отделяла угол избы, видимо, там располагалась кровать. Отражаясь в мутном зеркале, занавеска создавала иллюзию пространства, словно за желтоватой гранью стекла находилась еще одна комната. Было в избе что-то, напоминающее музей: едва неуловимый дух древности исходил от некрашеного, гладко оструганного пола, от бревенчатых, конопаченными мхом стен, от затянутого странным материалом, – слюда, бычий пузырь? – оконца.