Читаем без скачивания Делай со мной что захочешь - Джойс Оутс

— В своих поездках по стране, когда я приезжаю в новый для меня город, — очень серьезно продолжал он, — знаете, на что я прежде всего обращаю внимание? Не на большие высокие здания, не на культурные центры и фонтаны, не на вечнозеленые растения в кадках, а на полицию — как полицейские выглядят на улице, в какой они форме, какого они роста, в порядке ли их одежда, как они себя ведут. Это важнейший показатель культуры города. Все остальное — уже потом.

Собеседников, казалось, поразило его высказывание, словно сами они никогда об этом не задумывались, но вынуждены были согласиться. Особенно усердствовала миссис Карлайл, одновременно льстя Марвину. Она то и дело повторяла, усиленно кивая:

— Марвин, до чего же вы блестящий человек, вы всегда правы, я никогда не в состоянии взять над вами верх.

Она изрядно выпила. А мистер Карлайл, ударяя рукой по столу, чтобы подчеркнуть свою мысль, сказал, что он тоже сочувствует полиции, особенно если учесть, как распоясались левые агитаторы, которые так осложняют полицейским жизнь, то и дело нарушая закон. Все эти люди, связанные корнями с Россией, с Китаем, с Кубой, финансируемые международными студенческими комитетами, подготовленные, а в некоторых случаях и профессионально обученные и… Эти люди, сказал он, способствуя беззаконию в нашем городе, расшатывают наше общество… и они чрезвычайно затрудняют для полиции возможность задержать убегающего нарушителя, утверждая, что стрельба даже по виновному субъекту является нарушением конституционных прав… и…

— Ну, — заметил Марвин, лицо его раскраснелось, он разошелся и настроился на шутливый тон, — вы же знаете, что в Мичигане отменили смертную казнь — даже за мелкие преступления вроде кражи колпаков от колес… — Но если это и была шутка, никто не подхватил ее. Слишком уж серьезный характер приняла беседа, так что даже Марвин не мог это изменить.

— А вот я весьма чувствителен к такого рода тонкостям, — сказал мистер Батлер, — и мне, как и любому другому, было больно читать о тех двух солдатах — по — моему, это произошло в Филадельфии, — которых пристрелили гнавшиеся за ними полицейские в штатском, — я забыл почему: то ли солдаты оказали сопротивление при аресте, то ли еще что-то — за кого-то их приняли или что-то еще… Но послушайте, послушайте же, это все-таки становится проблемой в нашем обществе, когда преданного делу полицейского, прослужившего двадцать три года в полиции, тащат в суд — так было с одним моим клиентом — по обвинению в предумышленном убийстве; честного, преданного служаку, для которого работа это жизнь, отчисляют из полиции и судят… Да вы послушайте, — взвизгнул мистер Батлер, как если бы кто-то собирался его перебить, — этот человек в тот момент, как оказалось, даже не был на дежурстве, но при нем находился пистолет, что не противоречит закону… а четырнадцатилетний парень, накачавшийся наркотиков, нет, вы только представьте себе — этакий большущий, здоровенный парень с прической как шар, черный парень, которому по виду можно было дать все восемнадцать лет, даже, клянусь, судя по фотографиям, — все двадцать, этот парень на темной улице, или в баре, или где-то там еще, — я что-то подзабыл, — так вот этот парень тычет пальцем в ответчика, преданного делу полицейского, и кричит что-то вроде: «Я тебя убью!» — и все тычем пальцем, ну вы понимаете! — точно у него в руке пистолет, или нож, или еще что-нибудь такое. Я хочу сказать, может, я немножко и пьян и немножко расчувствовался, но я хочу сказать, Бог ты мой, если это не самооборона, то, черт побери, я, право, не знаю, как это назвать. Мы набрали четырех свидетелей, которые все это подтвердили. Но мой клиент еле-еле выпутался, чтоб его не признали виновным, и, по-моему, это весьма печальный показатель того, куда идет наша страна…

Мистер Карлайл с силой ударил кулаком по столу.

— Вы правы. Вы абсолютно правы, мистер… мистер… забыл, как вас зовут, но вы приятель Марвина, и вы абсолютно правы, каждое ваше слово очень мне дорого. То же самое происходит и здесь! То же самое. И мы беспомощны, клянусь, мы беспомощны, — произнес он со слезами на глазах, — дюди, которые, как мы, удерживают нашу страну от распада и которые узнают друг друга с первого взгляда, — мы беспомощны перед этой сворой маоистов, и левых либералов, и юристов-евреев, и юристов-ниггеров, доставшихся нам в наследство от Мартина Лютера Кинга… Эта отвратительная коалиция радикально настроенных университетских недоучек и вышвырнутых с работы профессоров и… и… как же это называется, как же это называется, — забормотал он, поворачиваясь к жене, — эта группа добровольцев, которую создал Кеннеди, — ну, ребята, которых еще посылают в Африку и Южную Америку… тьфу…

— Корпус мира, — подсказала миссис Карлайл.

— Да! Совершенно верно! Подонки из этого самого Корпуса мира и Бог знает еще кто, и работники социального обеспечения, и учителя, и даже некоторые проповедники — протестанты, и даже некоторые священники, и — не будем закрывать глаза, Марвин, — некоторые крикуны из числа ваших коллег, которые не кончали Гарвардскую юридическую школу, — и если уж брать ближе, если никого не щадить, то не будем закрывать глаза — сыновья некоторых весьма почтенных людей, которым бы следовало быть поосмотрительнее: я имею в виду вашего соседа, Джексона Доу…

— Нельзя винить Джексона Доу за то, как ведет себя его сын, — возмутилась миссис Карлайл. — О чем, черт побери, ты болтаешь? Ты пьян!

— Джексон Доу будет поддерживать этого маньяка, своего сынка, он будет подпирать его, что бы тот ни говорил, — возразил мистер Карлайл. И потряс пальцем перед носом Марвина. — Он ваш сосед по Лейкшор-драйв, и вы должны прочистить ему мозги! Наркоман, маньяк, этот его сынок Меред вырядился монахом и носится по городу, распространяет самые подрывные, истерические, опасные идеи… и защищает-то его юрист-еврей, который только тем и занимается, что избавляет от тюрьмы убийц и насильников — при условии, что они соответствующего цвета кожи, я имею в виду — не просто смуглого…

— Джон, не так громко, пожалуйста, — прошипела миссис Карлайл.

— Хорошо, — согласился он, понижая голос, — его защищает юрист-еврей, который публично объявил, что намерен разнести в щепы наше общество…

Элина во все глаза смотрела на этого человека. Она пыталась сосредоточиться на том, что он говорил, но он был так разгневан, лицо у него было такое красное, что она чувствовала лишь его ярость. Тут взгляд ее упал на мужа, сидевшего вздернув голову, — он так ее вздернул, что, казалось, она сейчас оторвется, — и Элина вдруг с ужасом подумала: «Он знает…»

Но Марвин произнес вполне спокойно:

— Он не еврей — этот защитник молодого Доу. И в любом случае вам едва ли нужно понижать голос: я сомневаюсь, чтобы в этом зале был хоть один еврей.

Мистер Карлайл забыл, что он стремился доказать. Он в смущении взглянул на жену. Миссис Карлайл положила руку ему на плечо и с жалкой улыбочкой произнесла:

— Извините, пожалуйста, моего мужа, Марвин, но… вы же знаете… при той ситуации, которая у нас в доме… а тут еще этот мальчишка Меред Доу, который проповедует такую грязь… это же как зараза, чума, тобой из наших детей может это подцепить. И наш сын — он как раз и есть жертва своего времени. Это как бактерии, которые распространяются по воздуху и заражают самых славных, самых чистых молодых людей… А потом вы читаете про этого мальчишку Доу, которого арестовали и который был связан с совсем молоденькой девчонкой, совращал ее, а потом читаете, что его будут защищать всеми возможными способами… что возникают комитеты, которые собирают деньги для его защиты… и… и это, конечно же, выводит из себя такого человека, как мой муж, который так любит своего сына…

После этой вспышки эмоций беседа потекла более спокойно. Элина, чувствуя, что надо сидеть очень тихо, внимательно следила за лицом мужа и слушала, а он спокойно заметил, что, хотя так называемая коалиция радикалов, состоящая из юристов, и тех, кто выступает против войны, и тех, кто борется за гражданские права, вроде бы и добивается успехов в либерально настроенных судах, на самом-то деле в стране царит нетерпение и возмущение, которое с течением времени станет проявляться все более решительно.

— И я знаю, о чем я говорю, — закончил Марвин.

Миссис Карлайл протянула руку и дотронулась до его плеча.

— Да, вы знаете, я вам верю, — сказала она ласково, с пьяным пылом. — Вы всегда знаете, о чем вы говорите. Каждое ваше слово стоит… стоит… чистейшего золота, клянусь, все так говорят. Мы все гордимся вами, Марвин.

— Верховный суд, — внезапно изрек мистер Карлайл, промокая салфеткой разгоряченное лицо. — Верховный суд. Да, совершенно верно. Все действительно вернется в свое русло, Марвин, вы правы.