Читаем без скачивания Делай со мной что захочешь - Джойс Оутс

Был декабрь. Но на ее календаре, маленьком настольном календаре, который она держала в ящике стола, был все еще ноябрь: ей не хотелось отрывать листок. Она знала, что другие люди живут уже в новом месяце, двигаются, как обычно — энергично или неэнергично, — и что они приближаются к концу года, но она в этом времени не жила. Душа у нее словно бы отсутствовала, она чувствовала лишь непрерывную тошноту, и время, в котором она жила, ни имело названия, — она реагировала на дневной свет, на темноту, словно одноклеточное существо, и это было все. Элина, почему ты не умираешь? — слышала она чей-то нетерпеливый вопрос. Это было оскорбительно — то, что ее называли таким именем, таким унизительным тривиальным именем «Элина», — это лишь усиливало в ней сознание собственной никчемности. А различные части ее тела — кости, зубы, матка — будут по-прежнему состязаться друг с другом за то, чтобы выжить, будут отказываться сдаться, несмотря на всю свою никчемность, так что позор ее существования переживет ее.

Однажды утром, когда мужа не было в городе, Элина лежала на постели, прямо на одеяле, и слушала радио, какую-то лекцию… Телефон звонил теперь не так часто, и она уже научилась не делать ошибки и сама звонила мужу, чтобы потом не ждать, когда он позвонит ей, так что можно было не опасаться, что радиопередачу кто-то прервет. Она боялась любых перерывов — будь то в снах или кошмарах, в периодах пустоты, даже в протяжных взвизгах пилы. Она лежала на постели и слушала голос лектора — ей хотелось, чтобы он звучал и звучал, а не пресекся и не исчез, и не был прерван внезапным телефонным звонком.

Лектор заявил предельно просто и ясно: сначала мы слышим тему в виде пяти нот на кларнете… И он проиграл эти пять нот на рояле. Элина внимательно слушала. …потом это уже шесть нот на фаготе… Шесть нот ясно и отчетливо прозвучали на рояле. …потом тема вдруг вырастает, прорываясь к жизни, — могучая, страшная, пока не начинает звучать вот так — и он исполнил сложную мелодию, четкую и холодную как лед. Словом, из первоначальной темы выросло это дивное хитросплетение — плод чисто головных усилий, — как если бы одноклеточное существо заставило себя превратиться в более сложную форму жизни, оставив в себе, однако, ту, единственную, клетку…

Элина лежала без мыслей, без чувств, слушая музыку. Она по-настоящему ее не слышала, но ощущала ее холодные безостановочные раскаты, — они казались ей очень красивыми. Под закрытыми веками возникали узоры микроскопической жизни, вспышки света, вызванные музыкой, — все строгое, неумолимо безупречное. Однако это происходило где-то так далеко, недостижимо далеко. Пальцы ее дрогнули, вспомнив мокрую потную спину любимого. Завершаясь, мелодия не нарастала до апогея, а, наоборот, капризно стала угасать, хитро возвращаясь к тому, с чего все началось — шесть голых нот, пять нот, и — тишина. Словом, сказано ничего не было. Была сделана заявка, намечена структура, а затем отброшена, и все снова ушло в ледяное молчание, словно в пустоту.

Голос лектора зазвучал снова — гораздо громче, и Элина вздрогнула. Он нарушил ее уединение. Он говорил что-то о композиторе: этого человека долго не признавали в его родной Франции, а сейчас начали признавать даже в Соединенных Штатах.

— …чисто интеллектуальная музыка, которая всегда вызывает отрицательное к себе отношение, когда ее слышат впервые…

Элина выключила радио.

Через несколько часов снова зазвонил телефон, и она пошла к нему, покрывая расстояние, отделявшее ее от аппарата, в своей обычной манере — мелкими неспешными шажками. Поднеся к уху трубку, она услышала внезапный невнятный возглас удивления и поняла, что это Джек. Она тихо сказала:

— Алло?..

— Элина?

Она готовила себя к тому, что рано или поздно услышит его голос, но сейчас, когда она услышала его, все другое сразу отступило, сердце ее забилось так стремительно, что ей показалось — сейчас она лишится чувств. Она с трудом слушала его голос. Он был такой слабый, такой далекий:

— Элина?

Она сказала ему — да, да, это Элина.

И почувствовала неудержимое желание дотронуться до него. Он спрашивал ее о чем-то, — голос у него был очень расстроенный, — он требовал чего-то, какого-то ответа; ей хотелось пробиться сквозь страх в его голосе и добраться до него, до него. Но она лишь сказала в ответ, что… что… что она была больна и…

Он помолчал. Потом зло произнес:

— Я этому не верю. Элина? Какого черта!.. Я этому не верю, ты лжешь, ты намеренно порвала со мной… Послушай, Элина, вот уже одиннадцать дней я тщетно пытаюсь добраться до тебя… и я знаю, что ты была дома… Что случилось? Почему ты так со мной поступила? Я пережил ад, и, честно говоря, я… я не знаю, хочу ли я продолжать это… Элина? Ты меня слушаешь?

— Не надо так сердиться, — сказала Элина.

— Я звоню от мирового судьи по уголовным и гражданским делам. Через десять минут мне предстоит пустячная встреча, а я так трясусь, что меня вот-вот стошнит… и все это время я не мог спать — очень за тебя волновался… но в то же время, черт побери, черт бы тебя побрал, я знал, что ничего не случилось, что ты просто решила… Элина, у тебя все в порядке? Твой муж ничего с тобой не сделал, нет? Я звонил и ему в контору под вымышленными именами и выяснил, что его, видимо, нет в городе.

— Мне приехать туда, к тебе? — спросила Элина. — К мировому судье?

— О, Господи, нет! Тебе нельзя сюда. Здесь нас не должны видеть вместе, — сказал Джек. Теперь голос его звучал ближе. — Элина, что ты все эти дни делала? О чем ты сейчас думаешь? Ты сказала, что была больна?..

— Ты мог бы приехать сюда, — сказала Элина.

— Я не могу туда, — с мукой в голосе проговорил Джек. В трубке раздался гул голосов. Элина услышала, как он сказал кому-то: «Да заткнитесь же!» — и потом снова заговорил с нею: — Послушай, Элина, я вынужден повесить трубку: меня ждет работа. Ты уверена, что с тобой все в порядке? Ничего не происходит? Я не стану спрашивать, какого черта ты пропадала одиннадцать дней, но я никогда тебе этого не прощу: по твоей милости я чувствовал себя таким беспомощным, был загнан в такой тупик… ну и так далее; радость моя, я сейчас должен бежать, но слушай, мне стало легче оттого, что я услышал твой голос и… и… Твой муж ничего ведь не знает, верно? Твой муж?..

— Нет.

Элина слушала, а он говорил — взволнованно, задыхаясь, слова рвались неудержимым потоком, и, слушая его, она чувствовала, что сама начинает задыхаться: она была такая слабая, такая счастливая.

— Когда я могу тебя увидеть? Когда?

— Когда?

Неужели мы всегда будем одни? Всегда будем жить одни?

Одни — каждый в своих мыслях? — Ничего подобного.

Но ведь я прожила столько лет, пока встретила тебя… я жила одна… всегда была одна…

Я был тоже один, хорошая моя, но слушай: теперь мы заживем заново, вместе. У меня есть теория насчет брака — это как бы долгий разговор, в котором ты заново переживаешь всю свою жизнь, что-то вспоминаешь, возможно, кое-что выдумываешь.

Значит, мы — муж и жена?

В мыслях — почему бы нет?.. В общем-то ты живешь уже не один, потому что, влюбившись, ты все пересказываешь — это как книга, которую создают вдвоем, как роман… У человека возникает потребность говорить, как и любить. Сначала занимаешься одним, потом другим.

Джек рассмеялся — он был так доволен всем и был такой мягкий. Стремительно разрядившись, избавившись от напряжения, он мог теперь позволить себе быть мягким. Элина обнимала его и думала: интересно, заснет он в моих объятьях? Да сих пор он никогда еще при ней не засыпал. Она подумала, что, если он заснет, они будут лежать оба совершенно неподвижно, в идеальном, ничем не нарушаемом покое.

По мере того как год приближался к концу, по радио несколько раз в день передавали последние данные об убийствах. Несколько месяцев тому назад было установлено, что 1971 год, даже если считать 1967 год, когда происходили бунты, все равно будет в Детройте рекордным по количеству убийств, а в последние дни декабря стало похоже, что количество убийств дойдет даже до 700… цифра достигла 680, подскочила до 683… затем последняя вспышка преступности довела ее до 689, а потом до 690. Но дальше дело не пошло. В новогоднюю ночь, в полуночном выпуске новостей по ради объявили: «Полицией города Детройта в тысяча девятьсот семьдесят первом году было зарегистрировано шестьсот девяносто убийств», и это прозвучало с оттенком разочарования: в архивах будет стоять — 690, а не круглая цифра — 700.

В 12.08 сообщили о первом убийстве 1972 года.

— Ну что за город! Что за место! — возмущался Джек.

Она пришла к нему такая боязливая и такая покорная, пришла такая натянутая, как струна, такая легкоранимая, что Джек при виде ее пришел в великолепное настроение; это была их первая встреча в новом, тысяча девятьсот семьдесят втором году, было утро, вторник.