Читаем без скачивания Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

— Я говорю о таком чувстве, когда маешься, как полоумная, ни дня, ни ночи тебе, и радуешься, и страдаешь, все вытерпишь и все простишь, потому что не можешь по–другому. А без сердца, что ж… Какое счастье от одного ума?

Саша густо покраснела, спросила колко:

— Тебя, кажется, не очень‑то радуют добрые перемены в моей судьбе? Ты завидуешь мне, да? Но разве я виновата в том, что жизнь твоя дала трещину?

Валюха резко встала, громыхнула стулом. Горькие морщинки пролегли в уголках губ.

— Что ты знаешь о моей жизни? Что?

— Ничего не знаю. Ты скрытная. Мне просто по–человечески жаль тебя. С мужем развелась, живешь одинокой… Уж мне‑то известно, как это несладко, но помочь ничем не могу. Сытый голодного не поймет…

Кровь бросилась в лицо Валюхе. Она прищурилась, сказала дрогнувшим глухим голосом:

— Перепрыгни, сытая, прежде, потом скажешь гоп! Вишневые лепесточки. садик в цвету… Все будут о тебе говорить! Кому ты голову морочишь? Мне? Я‑то понимаю, какую ты судьбу уготовила Карцеву!..

Они посмотрели друг на друга в упор, и одна прочла, что было во взгляде другой, и обе поняли недоговоренное так, как и надо было понять. Вмиг все обнажилось до конца. Саша побледнела. В груди что‑то больно и тоскливо сжалось, ослабевшие ноги подкосились.

— Так вот в чем дело! — прошептала она, опустившись бессильно на стул.

Валюха потерла ладонями оледеневшие щеки, повернулась, распахнула ногой дверь и ушла не оглядываясь.

Было еще довольно рано, часов шесть вечера. На окраинных улицах, как обычно в праздничные дни, — безлюдье. Только на скамейках у ворот судачили старухи о житье–бытье. Валюха, чернее тучи, торопливо шагала по самой середине мостовой, ойустив голову, словно спешила куда‑то по неотложному делу.

Предзакатное встречное солнце слепило глаза. Скучающие женщины, собравшись у ворот пестрыми кучками, глядели с любопытством на нее: гульнула, видать, деваха что надо! И ухмылялись вслед: дескать, раздайся, море!.. А Валюха, глухая ко всему, словно затвердевшая, не обращала ни на кого внимания. В голове мысли не мысли; а так, какая‑то нелепица яростная и липкая, точно паутина. Она мешала решить что‑то очень серьезное, важное, без чего дальнейшая жизнь казалась немыслимой.

В эти минуты Валюха ненавидела себя, как заклятого врага. Сгубить свое счастье собственной рукой! Оттолкнуть любимого из‑за глупой боязни быть ниже его, быть зависимой.

Валюха замедлила шаги, встрепенулась.

— Нет, нет! Надо повидать Карцева! Встретиться с ним еще раз! Пусть последний — до того, как произойдет это… в саду вишневом…

«А зачем мне видеть его? Что принесет такая встреча, кроме боли, кроме унижения? Поздно.., Теперь уж поздно, крест».

Валюха погасла, чувствуя себя смертельно усталой и враз постаревшей.

Сзади бешено задудел автомобиль. Валюху опахнуло вонью бензина и горячей пылью. Брязгнул металл, заскрипели тормоза.

— Куда прешь под колеса, тетеря глухая? Мало вас давят, таких–сяких!

Валюха съежилась, взглянула мельком через плечо. Сердце дико застучало. Из кабины самосвала размахивал кулачищем разъяренный Хобот, изощряясь во всех красотах шоферского диалекта…

«Не хватало б еще попасть под колеса…» — подумала Валюха уже спокойно, увидев его. Происшествие разозлило и рассмешило. А Хобот — тот положительно обомлел. Потер лапищей свой нос, ставший еще чернее от автомобильного «крема», пробормотал растерянно:

— Что же ты, это, так вот ходишь, вроде не по–человечески…

Он вылез из кабины, хлопая глазами, блестя вспотевшим лицом. Встал напротив Валюхи:

— Куды спешишь? На тот свет?

Валюха собралась было отпустить ему парочку подобающих в таких случаях слов, но только буркнула:

— Не твое дело, куды спешу! Раскудыкался…

— Садись, душа моя, подвезу!

— На тот свет?

— С тобой… хоть на Луну! — оскалился Хобот, пуча повлажневшие глаза на треугольный вырез кофты на груди Валюхи. Вдруг помрачнел, махнул рукой. — Эх, житуха шоферская распроклятущая! Людям праздник, а тут загоняли как собаку!

— Небось левака подрядился зашибить, бедняга?

— Я —левака? Отчебучила. С нашим завгаром как бы не зашибил! Держи карман шире.

— Да ну_ вас с вашим завгаром!

Валюха зыркнула туда–сюда. Затянувшееся тротуарное собеседование начало привлекать внимание зевак.

— А то садись, душа моя, прокачу! Карета — люкс! Тьфу! — плюнул свирепо Хобот под колесо.

— Оказано — спешу! Не один ты калымишь по праздникам…

Валюха вдруг поперхнулась. У нее даже дух захватило от возникшей внезапно отчаянной решимости. Подняла глаза, посмотрела на Хобота так пристально и нежно, что того в жар бросило. По лицу расплылась глупая, заискивающая ухмылка. Валюха, почувствовав уверенность, уже по–хозяйски властно посмотрела на него.

«Нет, — решила она, — Хобот еще не готов», — и, не давая ему очухаться, погрозила кокетливо пальчиком:

— Однако ты порядочное трепло!

— Я?!

— А то кто же? Распинаешься: с тобой хоть на Луну! Тра–ля–ля. Зачем мне Луна? Ты меня к Венере подбрось.

— К Венере? Что тебе делать в Венере в выходной день?

— Фу–у… Сто раз тебе повторять? У меня срочное производственное дело! Звонила в гараж, а там ни одного черта нет.

Хобот засопел, вытер рукавом лоб. Ух как хотелось ему угодить Валюхе! Давно уже присматривается он к этой красивой разведенной молодайке. Но завгар! Вот где сидит этот Змей Горыныч! Ведь пронюхает о поездке— дух из него вон!

— Ох, Валюшечка–душечка… — закручинился Хобот. — Рад бы в рай… Да путевка, будь она проклята, не в ту сторону… — пояснил он кисло.

— Эх ты, лунатик… Ну ладно, проваливай! Других найдем, — фыркнула Валюха и удалилась, подняв гордо голову и чуть не плача от досады.

Хобот смотрел ошалело ей вслед. Ну почему он такой невезучий? Ничего у него не получается с бабами, вечно все наперекосяк. Вот и теперь. А вдруг судьба нарочно подсунула ему нынче Валюху? А он спасовал, завгара испугался. Мужчина!.. Да нечто девкам нужны такие мямли? Тьфу!

И он, пырнув из всех сил носком пыльный скат, вскочил в кабину и бабахнул дверью, точно дал пушечный выстрел по своему извечному врагу — завгару. Самосвал, окутавшись смрадом солярки, дернулся с места.

— Эй, была не была! Садись, кто на Венеру! — крикнул бесшабашным голосом Хобот, догоняя Валюху и тормозя у обочины тротуара.

— А как же путевка?

— Э! Сто кэмэ не расстояние, авось обернусь. Давай скорей, не разводи трали–вали!

Валюха недоверчиво прищурилась.

— Ты что? Аль раздумала?

Но Валюха лишь секунду колебалась. Встряхнула головой, словно наперекор кому‑то, прошептала: «Так нет же!» —и, закусив губу, вскочила в кабину.

Самосвал рванул с места и понесся оголтело с брязгом и грохотом за город.

Хобот промчал до Венеры «с ветерком». Дальше, сказала Валюха, она доберется своим ходом. Хоботу что? Это ему на руку, поскольку надо было успеть вернуться обратно и выполнить еще рейс.

Степанида узнала Валюху, хотя с зимы они не встречались. Обрадовалась, точно мать родную увидала. Еще бы! Уж теперь отведет она душу, покалякает всласть за чайком, а то что‑то зябко стало.

Но Валюха расстроила ее: не до чаевания, коль приехала по делам. Ей срочно нужен Карцев. Нет его? Когда он вернется, пусть не мешкая отправляется на буровую — его там ждут.

Валюха шла той самой тропкой, по которой Карцев ходил ежедневно на работу и домой.

Садилось распухшее солнце. Невидимый невод соскреб с земли бархатистую дымку, и холмы, освещенные с подзакатной стороны последними косыми лучами, зазеленели сочно и свежо. От гривок, словно направленных по степной равнине, тянулись далеко фиолетовые тени. Небо, удивительно чистое и прозрачное, играло переливчатым неверным светом зари, густея на востоке. Разогретая за день степь неведомо отчего перестала выдыхать тепло, даже в низинках не курился парной туман.

Валюха шла задумавшись. Вдруг из пологой выемки отчетливо потянуло нежным ароматом. Валюха свернула с тропинки, остановилась у ложбины, напоминающей огромную чашу, полную цветущего шиповника. Натруженные ноги в туфлях на высоком каблуке ныли. Села на траву возле колючего куста, разулась. Посидела, глядя безразлично на густое розоватое цветенье. В зарослях, точно смычком кто‑то водил по одной струне, заходилась страстным позывом птица. Из непролазных колючих зарослей сочился прелый душок прошлогодней листвы: хмельной, горьковатый.

Валюха легла навзничь, зажала уши ладонями и вытянула отяжелевшие ноги. Лежала, покусывая кисловатую травинку, прижмурив глаза, а когда очнулась, над степью висел синий сумрак. Заря погасла, исчезли лиловые отблески на закате, в глубине неба ярко брызнули— зашевелились не по–весеннему—голубые звезды.