Читаем без скачивания Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг. - Полина Жеребцова

С понедельника время убыстряется, и до следующих выходных я живу спокойно. В эту осень подобное было трижды, и это меня пугает. Обычно я сижу в маленькой темной комнате и думаю так:

Что, если бы в мои девять лет не случилась война и мы жили, как прежде? Все соседи дружили между собой, никто не враждовал! Вражду принесли войны на мою землю!

Какой была бы моя жизнь без голода, ранений и болезней? Жизнь, в которой я могла бы путешествовать и любить, купаться в реках и озерах, петь песни и вплетать в волосы цветы. У меня не разбомбили бы дом, не отняли здоровье и любимого деда. Я была бы счастлива. Я могла бы пройти по траве, не боясь наступить на мину. Я не умела бы уворачиваться от пуль.

После чего, оглянувшись и заметив голодную кошку, а также понимая, что зима не принесет ничего, кроме лютого мороза в квартире и очередного приступа ревматизма, я начинаю горько рыдать. Мне вторит стрельба за окнами.

Не могу найти точку отсчета, где допустила ошибку. Не вышла замуж? Но я ничего не чувствовала к тем, кто сватались ко мне. Я честна в чувствах – дурная прибыль мне не нужна.

Я любила Аладдина, но и это не сделало меня счастливой. И вот я расстраиваюсь, становлюсь злой и раздражительной. Мне начинает казаться, что все окружающие виноваты в моих страданиях. Мне хочется выйти из дома и убежать, не разбирая дороги. Прочь! В никуда! Под грозой из сверкающих молний и грохочущую канонаду. Не думать ни о чем и ничего не жалеть. Закончить жизнь так, как она начиналась: в полном неведении, не контролируя разум. Невероятно, что я все-таки призналась тебе в этом, Дневник.

P. S. За окном буря. Деревья танцуют в ритме ветра.

26.10.

Привет!

Мечтала о прозрачном океане и огромных мудрых черепахах. Представь, мне стало легче! Я не могу путешествовать физически. Но ничто не мешает мне закрыть глаза и создать реальность внутри себя.

С мамой тяжело. Многого не пишу, но характер ее все портится. Война довела ее стрессами и болезнями до ужасного состояния.

Электричества опять нет. Холодно. Воду натаскали на третий этаж ведрами. Мне нельзя поднимать тяжести после ранений, но я стараюсь не думать об этом. Слабо горят, маленькими огоньками, две газовые конфорки на печке – все наше тепло.

Мама вздыхает и жалуется на боль в спине – застудила поясничный нерв. Хотела написать стихи, увы… Свечки закончились, и тебя, Дневник, я пишу, поймав лунный свет, который струится из окна.

Люди для меня создания загадочные и непостижимые. Может быть, поэтому я стараюсь фиксировать почти каждый случай из жизни?

П.

27.10.

Видела Амину. Эта молодая чеченка, с которой я познакомилась на Северном базаре. Амина модно выглядит, не носит платок. Она была в одной из страшных тюрем, где пытают и убивают людей: Чернокозово. Амина рассказала, что ее похитили и привезли туда в 2001 г., когда ей было 15 лет, для того чтобы “установить личность”, так как у нее с собой не было паспорта. В итоге она пробыла там полгода! Рассказала мне всякие ужасы: например, что палачи, которые работали в этой тюрьме, раздевали догола узников и заставляли на четвереньках, по-собачьи, таскать в зубах помойное ведро. И это еще не самое плохое, что палачи творили!

Про себя Амина сказала так: “Я понравилась одному русскому военному, и меня не трогали другие”. Потом неожиданно расплакалась и сказала, что больше не хочет жить. Что хочет умереть. Я стала ее отговаривать. Настаивала на том, что у нее живы родители и ей следовало бы подумать о них. Но Амина махнула рукой:

– В нашей семье еще пять девочек. Родители переживут! Я все равно теперь “позор семьи”!

И ушла своей дорогой. А я стояла под проливным дождем, не замечая, что моя одежда насквозь промокла, и думала, что, пожалуй, война, голод и холод – это не самое плохое, что может случиться в нашей стране с человеком.

29.10.

Пломба, которую мне поставили в поликлинике, выпала через четыре дня. Пришлось опять путешествовать в стоматологию.

17.11.

Привет, Дневник!

Приснился сосед по улице Заветы Ильича, участник Второй мировой, Тунзин Юрий Михайлович. Я хорошо помню старика и его жену. В августе 1996 г., когда военные покидали город, а боевики их подгоняли, была адская стрельба, и наша семья, к которой прибились русские старики, вместе пережидали бои, спасались от обстрелов. Когда бои поутихли и мы вновь разбрелись по своим квартирам, старики поссорились. Старик обвинил старуху, что она взяла его пенсию. Она клялась, что не брала. Через некоторое время старика, вновь приехавшего с пенсией, убили. Ее же изгнали ближайшие соседи-чеченцы, захватив двухкомнатную квартиру со всем имуществом. Тело Юрия Михайловича новые владельцы жилья завернули в полиэтилен и где-то прикопали. Его пожилую супругу они обвинили в том, что она якобы крала пенсию старика и потому является плохой женщиной, не заслуживающей квартиры в городе Грозном.

Однако спустя пару недель соседи рассказали, что пропавшая пенсия нашлась в диване. Старик сам положил ее туда и забыл! Пенсию соседи-чеченцы тоже прихватизировали и много по этому поводу веселились.

Во сне Юрий Михайлович был весел и бодр. Он был одет в новую белую рубашку и синие брюки. С собой он вез дорожную сумку на колесиках.

– Пришло время уезжать, – сказал старик, чему-то радуясь. – Я долго ждал, и вот мне дали билет. Теперь я навсегда уеду из этих мест.

– Как вы себя чувствуете? – спросила я его.

– Убили меня, – сказал он. – Пришлось это пережить.

И засмеялся.

– Вам плохо было?

– Я с фашистами воевал. А убили те, с кем много лет общался, соседствовал. Обидно было.

Под нашими ногами лежала асфальтированная дорога, которая в какой-то момент сменилась гравием. Я взялась проводить старого соседа. Мы шли рядом, прямо по гравию, а гравий хрустел. Маленькие камешки больно кололи ноги, и сумка Юрия Михайловича подскакивала на своих колесиках и тарахтела. Небо заволокли тучи. Солнце все время было где-то далеко.

– Спасибо, что не забываешь меня, – сказал старик, улыбаясь. Свою дорожную сумку он вез сам.

– Помните, как однажды вы ссорились с женой, а я постучала в вашу дверь? Я попросила у вас соли. Мне не нужна была соль – просто я хотела, чтобы вы не ссорились.

Старик кивнул:

– Сколько тебе было тогда, лет девять?

– Одиннадцать!

– Хитро придумала, – и опять засмеялся. – Молодец!

– Вы перестали тогда ругаться?

– Да, мы в тот день помирились.

Мы шли долго, пока не показался пустынный берег моря. Вода была по-осеннему холодной. Волны с силой накатывали на гальку и шумели. Старик Юрий Михайлович сел на ближайший валун, которых на берегу было великое множество, и попрощался со мной:

– Дальше я сам, спасибо.

– Как же вы переправитесь? – удивилась я. – Здесь нет лодки.

– Немного еще подожду. Должна приплыть. А ты иди. Тебе нужно успеть вернуться. Мир живых – там, за дорогой, здесь – нейтральная территория. Прощай!

Я пожелала старику удачи и ушла. Царство ему небесное!

П.

19.11.

Поссорилась с Аланом в пух и прах. Ему около тридцати лет, симпатичный парень. Про себя любит рассказывать, что долго жил и работал в Москве. Правда, сотрудники газеты “Плюс” его выдали, сообщив, что около года назад данный гражданин работал в их редакции вне штата. Про Анну Политковскую Алан говорит:

– Она лишь делает себе имя на чеченцах!

Как он может учить меня литературе? Наша ссора на этот раз была из-за моей статьи “Художники”, которую он до неузнаваемости переделал. После чудовищных исправлений она превратилась в гадкое подобие своей первоначальной версии, и меня в министерстве поругали.

Когда за разъяснениями я обратилась к Алану, он ответил, что отныне и впредь будет исправлять мои статьи, как пожелает, и никогда не станет советоваться или показывать мне их перед выпуском: если я не хочу увольняться и терять средства к существованию, я соглашусь с его требованиями. Нарочно кричал и унижал меня перед бухгалтером и другими сотрудниками. Заявил, что мои статьи “русско-христианские” и оттого ему, честному мусульманину, ненавистные. Далее на мои справедливые замечания по поводу сворованного гонорара Алан разъярился еще больше. Хотя я и представила доказательства.

– Ты ничего не докажешь! – взвизгнул он и был таков.

22.11.

В четверг я путешествовала до Гудермеса. Для меня это невероятное приключение, ведь я не знала адреса того, кого хотела найти, и не имела с собой телефона. Впервые в жизни я была в чужом городе без мамы! Я прибыла туда с целью найти председателя Союза журналистов.

Спрашивала у прохожих, где находятся редакции местных газет. Люди показывали. Несмотря на войну, некоторые читают. Я выяснила, где работает председатель. Мне повезло. Застала его, склонившегося над бумагами. Рассказав во всех подробностях, как ведет себя Алан, как утаивают гонорар, я заручилась словом председателя, что он разберется. Проводив меня до автобуса на Грозный, председатель подарил мне ежедневник и красивую ручку на память о моей первой поездке в его городок.