Читаем без скачивания Ловушка для вершителя судьбы - Олег Рой

Алексей выплескивал свои чувства на тетрадные листы в клетку и затем наслаждался, перечитывая раз за разом, описаниями ее внешности и одежды, того, как она повернулась, что сказала, что сделала, как улыбнулась, столкнувшись с ним в столовой.

Свою повесть он назвал по-бунински просто и трогательно: «Галя». Выпросил у родителей на день рождения сто рублей, купил в комиссионке старую пишущую машинку «Москва» и кое-как напечатал свое творение в пяти экземплярах через копирку. Последний вышел совсем «слепой». Ни на что особо не надеясь, отнес рукопись в издательство молодежного журнала и даже не расстроился, услышав сухое: «Мы вам позвоним».

Не позвонили. Ни через неделю, ни через месяц, ни через два. Но Алексею это было безразлично. Он наконец решился пригласить Галю в кино и теперь был целиком поглощен развивающимися отношениями со своей избранницей, удивляясь тому, как не похожа получается реальная жизнь на его фантазии. С Галей – героиней его повести – было легко и просто. С настоящей Галиной оказалось невероятно сложно. Она была умна, очень самолюбива и не в меру капризна. Сколько же она нашла у влюбленного Алеши изъянов, сколько предъявила ему обвинений! Все, что он делал, было ненужно, неправильно и нелепо. Зато все, чего он не делал, оказывалось просто необходимым.

Он постоянно путался и сбивался, пытаясь ей угодить. Страшно обижался, когда она его унижала. А когда снисходила до примирения, любил ее еще больше. А Галя вела себя по весьма распространенной схеме, которую девушки называют «пойди сюда – пошел отсюда». Ей, очевидно, не очень-то дорог был Алеша, поэтому она не церемонилась с ним. Но и терять поклонника тоже не хотела: стоило ему немного отдалиться, меняла гнев на милость и снова приближала к себе, чтобы вскоре опять оттолкнуть. Через несколько месяцев такого общения Алексей закомплексовал, стал чувствовать себя скованным, тупым и неуклюжим. Давно было ясно, что ни к чему хорошему подобные отношения не приведут, однако он никак не мог найти в себе силы прервать их. И все тянулось, тянулось… Вплоть до его дня рождения, откуда Галина ушла под руку с его лучшим другом Борькой.

Конечно, потом у обоих нашлось какое-то объяснение. Возлюбленная клялась, что ее обольщали весь вечер и она уступила, потому что Алексей никогда так красиво не ухаживал. Борис так вообще утверждал, что он тут ни при чем. Ну, читал девушке свои стихи, ну отправился ее провожать, раз она сама об этом просила. Он же не знал, что у них что-то с Алешей, Лешка же ему ничего не говорил! И вообще она совсем ему не нравится, друг может быть спокоен.

Алексей хорошо знал обоих и оттого поверил Борьке. Но отношения с Галиной не восстановились. Впрочем, их никогда особенно и не было, этих отношений. Ну, держались за ручку, ходили в кино и кафе, ну, целовались. Подумаешь, делов-то!

Умом Алексей понимал, что нет ничего глупее, чем ссориться с лучшим другом из-за несбывшейся любви. Тем более что Борька вообще ни в чем не виноват. Но ум – это одно, а чувства – совершенно другое. Целый месяц Алеша не общался ни с ним, ни с ней и только после этого кое-как пришел в себя.

С Галиной он периодически встречался в университетских коридорах. Она бросала сухое «привет», а чаще просто кивала и проходила мимо с таким видом, словно он ее чем-то ужасно обидел. А вот с Борей они больше не виделись.

Возможно, все было бы иначе, если бы ему снова не приснился сон. Такой же яркий и реальный, как тот, предвестник его любви. Алексей увидел обоих – бывшую возлюбленную и школьного друга – в лабиринтах какого-то большого темного здания, где он заблудился и откуда никак не мог выбраться. Эти двое вышли ему навстречу из-за угла, держась за руки. В первую минуту Алеша обрадовался – его нашли! Сейчас они все вместе выберутся из этого жутковатого места. Но ни Галина, ни Борис словно не замечали его. Друг читал стихи, девушка слушала внимательно, но чуть насмешливо. Такая уж у нее была манера. Она всегда так слушала. Всех. От этого Алексею постоянно казалось: все, что он говорит, – ужасная глупость. Еще ему всегда было непонятно, как ее терпят, например, профессора на своих лекциях? Не очень-то, наверное, приятно иметь на первых рядах (а на другие она не садилась) такую слушательницу! Он уже стал забывать эту ироничную улыбку-усмешку, а сейчас, во сне, вспомнил.

Алеша стоял у них на пути, но они прошли мимо, вернее, сквозь, словно он был создан из воздуха. Друг продолжал читать стихи, а Галина… Она вдруг привстала на носки, притянула к себе его голову и поцеловала. Да как! Алексею никогда не доставалось таких поцелуев.

– Но я ведь тоже пишу! – закричал он им вслед, не помня себя от обиды и отчаяния. – Я написал о тебе целую повесть! Хорошую, удивительную повесть. Я напишу еще!

Они даже не оглянулись на его крик и скрылись за поворотом лабиринта.

Если утро после того, первого, сна стало для Алексея началом новой жизни, то, проснувшись теперь, он захотел навсегда распрощаться со старой. «Я не хочу их видеть, – решил он. – Обоих». Так единственный друг исчез из его жизни на несколько лет. Тогда ему казалось – навсегда.

Алексей чувствовал себя так, словно за месяц стал старше на несколько лет.

«Вот теперь-то я окончательно все понял в этой жизни, теперь я знаю цену всему. И все могу объяснить», – думал он.

Примерно в то же время в его жизни произошло событие, о котором он хотел бы никогда больше не вспоминать – и никак не мог заставить себя выбросить его из памяти. Незадолго до Нового года – дело было на третьем курсе – приятели уговорили его поехать на зимнюю рыбалку. Почему он, никогда не понимавший прелести этого занятия, вдруг согласился отправиться с ними, Алеша и сам не знал. Но так или иначе в то воскресное утро он оказался на льду Истринского водохранилища, где, правда, почти не ловил рыбу, а играл от скуки с дочкой одного из рыбаков, Женей, девочкой лет девяти, со смешно торчащими из-под капюшона короткими белобрысыми косичками. Сначала они просто возились, потом Женя затеяла беготню и умчалась очень уж далеко, в опасное место, где, по утверждениям знатоков, лед был недостаточно крепким. Встревоженный Алеша бросился за девочкой и с ужасом понял, что оправдались худшие прогнозы. Под их тяжестью лед треснул, и оба упали в пролом.

Алексею повезло – он оказался у самого края и довольно быстро сумел ценой неимоверных усилий выбраться из воды, цепляясь за обломанные края, на твердое место. А вот с Женей вышло намного хуже. Несчастная девочка барахталась в черной воде на расстоянии не меньше двух метров от Леши и в безмолвной отчаянной мольбе тянула к нему руку в мокрой розовой варежке. А он… Он просто растерялся, не зная, что делать. Ни палки, ни веревки, ничего другого, что можно было бы протянуть ребенку, поблизости не было, а прыгать опять в ледяную воду уже просто не было сил.

У Леши было странное чувство дежавю – точно случившееся уже когда-то происходило с ним или, по крайней мере, что-то напоминало… Он силился вспомнить, что, но никак не мог.

Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем подбежали люди, хотя в действительности вся трагедия заняла лишь несколько минут.

– Женька!.. Что с Женей?! – страшно кричал отец.

– Не знаю, – ответил Леша. В сознании вдруг всплыла, как озарение, сцена из недавно прочитанного романа Горького «Жизнь Клима Самгина» – «А был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?». Алексей вздохнул и потерял сознание. В себя он пришел уже в больнице, где узнал, что тело девочки вытащили, но помочь ей было уже невозможно.

Никому, ни единому человеку, не рассказал Алексей об этом происшествии и сам мечтал бы о нем забыть – но мокрые косички, полный ужаса и мольбы взгляд голубых глаз и эта проклятая розовая варежка вечно стояли перед глазами…

Необходимо было отвлечься от навязчивых воспоминаний, на что-то переключиться. И Леша вновь вернулся к литературе. Второе произведение создавалось не так легко, как первое, проблема была не в том, чтобы подбирать слова – они по-прежнему лились рекой, а в том, что он сначала не знал, о чем именно писать, и долго мучился в поисках сюжета.

Впрочем, идеи подсказывала сама жизнь. На дворе была середина восьмидесятых – время перемен, крушения казавшихся незыблемыми устоев. И Леша просто стал записывать в свое новое произведение все то, что происходило – с ним самим, с его друзьями, со страной… Рукопись получилась солидной, страниц в триста пятьдесят. Знакомой дорогой двадцатилетний Алеша Ранцов снова отправился в издательство молодежного журнала.

Едва он назвал свою фамилию, как редактор по работе с авторами, немолодая уже женщина с массивной прической из рыжеватых, явно крашенных хной, волос, дородная и величественная, точно актриса Малого или Художественного театра, наморщила лоб, явно пытаясь что-то вспомнить.

– Ранцов, Ранцов… Почему мне так знакома ваша фамилия? Вы ведь еще не печатались у нас? Постойте-постойте! А не ваша ли это повесть, – она порылась в многочисленных бумажках на столе и наконец нашла нужную, – «Галя»?