Читаем без скачивания По воле судьбы - Маккалоу Колин

— Разве старик не умница? — спросил Антоний у Куриона.

— Умница? Я согласен, Антоний, если под стариком ты имеешь в виду Цезаря, который вовсе не стар — на днях ему исполнится лишь пятьдесят.

— Я имею в виду весь этот вздор, что его легионы недовольны. Легионы Цезаря недовольны? Такого никогда не было, Курион, никогда! Они лягут и позволят Цезарю класть на них. Они умрут за него, все до последнего, включая людей из легиона Помпея.

— Значит…

— Он всех разыгрывает, Курион. Он просто хитрая старая лиса. Чтобы никому, даже Марцеллам, не пришло в голову, что молодого Аппия Клавдия можно купить. Или что молодому Аппию Клавдию нравится сотрудничать просто из любви к интригам. Мне доподлинно известно, что, провожая шестой и пятнадцатый, Цезарь выступил перед ними и сказал, как ему жаль расставаться с ними. А потом выдал каждому премию по тысяче сестерциев, пообещал, что они получат свою долю в трофеях, и посочувствовал, что им придется вернуться к обычному воинскому жалованью.

— Действительно хитрая старая лиса! — кивнул Курион. Вдруг он вздрогнул и уставился на приятеля. — Антоний, а он не…

— Что «он не»?

— Не пойдет на Рим?

— Мы все думаем, что пойдет, если его вынудят, — осторожно ответил Антоний.

— Кто «мы все»?

— Его легаты. Требоний, Децим Брут, Фабий, Секстий, Сульпиций, Гиртий.

Куриона прошиб холодный пот. Дрожащей рукой он вытер лоб.

— Юпитер! О Юпитер! Антоний, перестань глазеть на женщин, идем ко мне!

— Зачем?

— Затем, чтобы мы наконец разработали стратегию твоих действий! Идем, и не вздумай противиться.

— Я и не думаю. Мы должны получить для него разрешение баллотироваться без явки. Иначе разразится что-то ужасное от Регия до Аквилеи.

— Если бы Катон и Марцеллы заткнулись, у нас был бы шанс, — на бегу пропыхтел Курион.

— Они не заткнутся. Они — идиоты.

Когда в квинктилии завершился третий тур выборов, Марк Антоний возглавил список плебейских трибунов. Это ничуть не взволновало boni. Все последние годы Курион демонстрировал свою недюжинную одаренность, а Марк Антоний — только свой огромный пенис под плотно облегающей туникой. Если Цезарь надеялся заменить Куриона Антонием, тогда он рехнулся, решили boni. Эти выборы выявили еще один из наиболее любопытных аспектов политической жизни римлян. Гай Кассий Лонгин, все еще в ореоле славы после своих подвигов в Сирии, стал плебейским трибуном. Его младший брат, Квинт Кассий Лонгин, тоже стал плебейским трибуном. Но Гай Кассий был ярый сторонник boni, как и подобает мужу сестры Брута, а Квинт Кассий полностью принадлежал Цезарю. Консулами на следующий год были выбраны тоже оба из boni. Гай Клавдий Марцелл-младший станет старшим консулом, а Луций Корнелий Лентул Крус — младшим. Преторы большей частью поддерживали Цезаря, кроме ручной обезьяны Катона — Марка Фавония, занявшего последнюю строчку списка.

Несмотря на все усилия Куриона и Антония (последний как избранный плебейский трибун теперь имел право выступать), Метелл Сципион был послан заменить Бибула в Сирии, а экс-претор Публий Сестий — заменить в Киликии Цицерона. С собой Публий Сестий брал Марка Юния Брута, сделав его своим старшим легатом.

— Что ты творишь, покидая Рим в такое время? — строго спросил Брута недовольный Катон.

Брут, как всегда, выглядел отвратительно, но даже Катон стал наконец понимать, что, как бы ни выглядел Брут, он сделает то, что задумал.

— Я должен ехать, дядя, — почти извиняясь, сказал Брут.

— Почему?

— Потому что Цицерон, управляя Киликией, вмешался в мои финансовые интересы.

— Брут, Брут! У тебя больше денег, чем у Помпея и Цезаря, вместе взятых! Что значат несколько неполученных долгов по сравнению с судьбой Рима? — простонал раздраженный Катон. — Попомни мои слова, Цезарь хочет убить Республику! Чтобы ему противостоять, нам нужен каждый влиятельный человек. Твоя обязанность — оставаться в Риме, а не слоняться по Киликии, Кипру, Каппадокии, пополняя свои капиталы! В жадности ты превзошел Марка Красса!

— Извини, дядя, но пострадают мои клиенты Матиний и Скаптий. У человека есть долг перед своими клиентами.

— У человека прежде всего есть долг перед своей страной.

— Моей стране ничто не угрожает.

— Твоя страна на грани гражданской войны!

— Ты все время об этом твердишь, — вздохнул Брут, — но, честно говоря, я не верю тебе. Это твой пунктик, дядя Катон. Правда, пунктик.

Неприятная мысль вдруг кольнула Катона. Он с гневом посмотрел на племянника.

— Глупости! Дело тут не клиентах и не в долгах, Брут, не так ли? Ты убегаешь от возможной угрозы, как делал это всю жизнь!

— Это неправда! — воскликнул Брут, побледнев.

— А теперь моя очередь тебе не верить. Ты всегда куда-то деваешься, как только запахнет войной.

— Как ты смеешь так думать, дядя? Парфяне могут вторгнуться в наши восточные протектораты, прежде чем я там появлюсь!

— Парфяне вторгнутся в Сирию, а не в Киликию. Именно так они поступили прошлым летом, несмотря на все то, что Цицерон писал в своих пространных корреспонденциях домой. До тех пор пока мы не потеряем Сирию — а я очень сильно сомневаюсь, что это возможно, — ты будешь сидеть в Тарсе в такой же безопасности, как если бы ты был в Риме. Если только Риму не будет угрожать Цезарь.

— И это тоже ерунда, дядя. Ты напоминаешь мне жену Скаптия, которая квохчет над своими детьми, превращая их в ипохондриков. Пятно на коже — зараза, головная боль — что-то страшное внутри черепа, спазмы в желудке — пищевое отравление или летняя лихорадка. Наконец эта заботливость довела до того, что один из ее отпрысков умер. Не от болезни, дядя, а от недосмотра. Она пялилась на рыночные прилавки, вместо того чтобы не спускать с него глаз. И мальчишка попал под колеса повозки.

— Ха! — презрительно усмехнулся Катон. — Интересная притча, племянник. Но ты уверен, что жена Скаптия не копия твоей собственной матери, которая сделала из тебя ипохондрика?

Печальные карие глаза опасно сверкнули. Брут резко повернулся и ушел. Но он пошел не домой. Он пошел к Порции.

Услышав рассказ о ссоре, та глубоко вздохнула и ударила кулаком по ладони.

— Брут, мой отец такой вспыльчивый. Пожалуйста, не обижайся! Он не хотел тебя оскорбить. Просто он сам такой… такой воинственный, что ли. Раз уж вонзил зубы, то ни за что не отпустит. Он одержим желанием стереть Цезаря в порошок.

— Я могу простить твоему отцу эту одержимость, Порция, но не его отвратительный догматизм! — возразил желчно Брут. — Боги свидетели, я не питаю к Цезарю ни уважения, ни любви, но все его теперешние действия — это попытка выжить. Безуспешная, надеюсь. Но чем он отличается от десятка других заносчивых себялюбцев? Никто из них не пошел на Рим. Возьми, к примеру, Луция Пизона, когда Сенат лишил его Македонии.

Порция изумленно посмотрела на родича.

— Брут, это же несравнимые вещи! Ты хорошо разбираешься в бизнесе, но в политике — непроходимый тупица.

Разозлившись, Брут встал.

— Если ты всерьез так думаешь, Порция, то я ухожу! — огрызнулся он.

— О-о! — виновато простонала она, потом взяла его руку, приложила к своей щеке. Большие серые глаза увлажнились. — Прости меня! Не уходи! Останься!

Смягчившись, он отнял руку и сел.

— Ну хорошо. Но ты должна понять, Порция, что твои взгляды весьма однобоки. Ты и в голову не берешь, что твой отец может быть в чем-то неправ, хотя это с ним происходит частенько. Взять сегодняшнюю шумиху на Форуме. Все, что он делает, — это пугает людей, берет их за горло, и они ему верят! Между тем Цезарь ведет себя абсолютно нормально. Все затряслись, когда он перевел через Альпы три легиона. Но он перевел их по требованию Сената! И тут же отправил два из них в Капую. А твой отец всем говорит, что Цезарь скорее умрет, чем отдаст эти два легиона. Он неправ, Порция! Катон неправ! Цезарь лоялен к приказам Сената.

— Да, я согласна, папа склонен к преувеличениям, но не ссорься с ним, Брут. — Слеза упала на его руку. — Я не хочу, чтобы ты уезжал.