Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам - Эдуард Филатьев

Но поэт продолжал верить, что она придёт – эта «третья революция духа». И рапортовал сотрудникам ЦК РКП(б), что он стремится ускорить её приход своими произведениями, которые кому-то могли показаться антиреволюционными и даже антипролетарскими.

На этом первая часть поэмы завершалась. Далее предстояло написать продолжение.

Акции Лубянки

10 февраля 1922 года Сергей Есенин и Айседора Дункан отправились в Петроград, где остановились в гостинице «Англетер». Об этом вряд ли вообще стоило упоминать, если бы не неожиданно встреченная информация – в книге Владислава Тормышова о той гостинице сказано:

«Тогда это было режимное заведение НКВД-ОГПУ, и там жили лишь сотрудники этих ведомств».

Напомнив о том, что понятия «НКВД– ОГПУ» в ту пору ещё не существовало, всё же заметим, что факт поселения Есенина и Дункан в «Англетере» лишний раз свидетельствует о том, что оба они находились под покровительством чекистов. И, надо полагать, поэту это нравилось.

У другого сотрудника ВЧК, Григория Колобова, носившего кличку «Почём-соль», в тот момент намечалась очередная командировка на Кавказ. Друзья Есенина были очень обеспокоены его разгоревшимся романом с Айседорой Дункан. И, по словам Анатолия Мариенгофа:

«Стали обдумывать, как вытащить из Москвы Есенина. Соблазняли и соблазнили Персией».

Вернувшийся из Петрограда поэт поехать туда согласился. Однако опоздал на вокзал, и колобовский вагон укатил без него. Решив догнать друзей, Есенин отправился в Ростов-на-Дону самостоятельно. Встретив там вагон Григория, он…

О том, что произошло на ростовском вокзале – Илья Шнейдер:

«В Ростове, пока „Почём-соль“ управлялся с солью и кое-какими поручениями комиссии, Есенин поссорился с ним и методически перебил одно за другим все стёкла „салон-вагона“. После этого „Почём-соль“ отправил его в Москву, к великому счастью Айседоры».

Другой поэт-имажинист Александр Кусиков тоже засо-брался в поездку. Но за границу. Случилось это ещё в январе 1922 года. Вместе с писателем Борисом Пильняком по командировке Луначарского Кусиков сначала поехал в Эстонию. Там оба «путешественника» пробыли целый месяц, устраивая литературные вечера в Дерите и в Ревеле. Затем двинулись в Германию, где Кусиков высказывался о большевистском строе в России очень положительно, за что получил в эмигрантских кругах (в то время весьма информированных) кличку «чекист». Прозвище это ему дали, надо полагать, вполне заслуженно – чекисты хорошо поработали над поэтом, заставив свободолюбивого стихотворца работать на ВЧК.

В начале февраля 1922 года завершилось и четырёхмесячное пребывание в Латвии Лили Брик. Аркадий Ваксберг по этому поводу написал:

«… несолоно хлебавши Лиля вернулась в Москву».

Да, из её сделки с Василием Зивом ничего не получилось. Но это, скорее всего, произошло из-за того, что Зив так лихо изображал из себя «капиталиста», что Лили поверила в его игру. А сама она так искусно строила из себя возлюбленную поэта, которого большевики не желают печатать, что Зив клюнул на её приманку. Иными словами, обе стороны просто не распознали друг в друге «своих».

Лубянка, надо полагать, за этой «игрой» наблюдала с большим интересом. Но когда чекисты убедились в том, что оба агента исполняют свои роли сверхзамечательно, была дана команда: «Прекратить!». И сделка не состоялась.

Так что выражение, которое употребил Ваксберг («несолоно хлебавши»), здесь вряд ли подходит – чекистский экзамен Лили Брик сдала на «отлично». Впрочем, экзамен этот был уже не «чекистским» – начало 1922 года оказалось для чрезвычайного ведомства страны Советов весьма знаменательным: 6 февраля ВЧК (Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию) переименовали, и она стала называться ГПУ НКВД (Главное Политическое Управление Народного комиссариата внутренних дел).

Подарок любимой

Новая поэма, которую Владимир Владимирович взялся писать, отодвинув в сторону не законченный «IV Интернационал», называлась «Люблю». Она была стихотворной лирической автобиографией поэта, которая предназначалась в подарок Лили Юрьевне. В этой поэме Маяковский, пожалуй, впервые поведал о том, чем он любил заниматься в подростковом возрасте:

«Я в меру любовью был одарённый.Но с детства / людьё / трудами муштровано.А я – / убёг на берег Рионаи шлялся, / ни черта не делая ровно.Сердилась мама: / «Мальчишка паршивый!»Грозился папаша поясом выстегать.А я, /разживясь трёхрублёвкой фальшивой,играл с солдатами под забором в «три листика»».

Как видим, родителям не нравилось, что их сын прогуливает занятия в гимназии. А в «три листика» юный Володя Маяковский играл не просто «с солдатами». Воинское подразделение прибыло в Кутаис, чтобы подавить бунт, который поднял в местной тюрьме большевик Иосиф Джугашвили. Через полтора десятка лет такой эпизод в поэме грозил бы её автору большими неприятностями. Но на дворе был 1922 год, и далёкое будущее было размыто ещё туманом времени.

О своей московской жизни Маяковский дал очень странную информацию:

«Юношеству занятий масса.Грамматикам учим дурней и дур мы.Меня ж / из 5-го вышибли класса.Пошли швырять в московские тюрьмы».

Как же так? Ведь по воспоминаниям матери и сестры поэта, гимназист-двоечник Маяковский сам попросил забрать из гимназии его документы, чтобы заниматься одной лишь «революционной деятельностью». По стихам же выходит, что Володя Маяковский был толковым учеником (не «дурнем»), но ему просто не повезло. Однако ни в «IV Интернационале», ни в поэме «Люблю» ни о какой подпольной работе Маяковского не говорится. За что же тогда толкового гимназиста стали «швырять в московские тюрьмы»!

Ответ напрашивается один: у Маяковских снимали койки революционно настроенные студенты, за которыми следила охранка, и бедняга-гимназист тоже попался на глаза сыщикам-филёрам. Стало быть, мать будущего поэта была права, когда писала градоначальнику, что её сын ничем противозаконным не занимался, и что арестовали его совершенно случайно?

А ведь как красочно можно было расписать своё боевое большевистское прошлое или хотя бы достаточно подробно рассказать о том, как подростка, полюбившего учение Карла Маркса, три раза арестовывали царские жандармы. А поэт о Бутырской тюрьме всего лишь вспомнил: