Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам - Эдуард Филатьев

На следующий день на заседание коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов приехал Владимир Ильич Ленин. Выступая перед собравшимися, он неожиданно сказал:

«Вчера я случайно прочитал в "Известиях " стихотворение Маяковского на политическую тему. Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области. Но давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения политической и административной. В своём стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они всё заседают и перезаседают. Не знаю, как насчёт поэзии, а насчёт политики, ручаюсь, что это совершенно правильно. Мы, действительно, находимся в положении людей (и надо сказать, что положение это очень глупое), которые всё заседают, составляют комиссии, составляют планы – до бесконечности… Практическое исполнение декретов, которых у нас больше чем достаточно, и которые мы печём с той торопливостью, которую изобразил Маяковский, не находит себе проверки».

Борис Малкин, работавший заведующим агентством Центропечать, вспоминал:

«В тот же вечер мы позвонили Маяковскому и рассказали ему о выступлении Владимира Ильича. Маяковский был крайне взволнован и обрадован. Не удовлетворившись телефонным разговором, он приехал к нам поздно ночью, заставил передать ему всю речь Ильича и долго расспрашивал о съезде».

Анатолий Луначарский:

««Прозаседавшиеся» очень насмешило Владимира Ильича, и некоторые строки он даже повторял».

С этого момента двери газеты «Известия» перед Маяковским широко распахнулись. Художник-карикатурист Борис Ефимович Ефимов рассказал о том, как поэт появлялся в редакции:

«Размашисто раскрыв дверь ударом ладони (Маяковский не любил браться за дверную ручку), он обычно присаживался на край стола редакционного секретаря поэта Владимира Василенко и начинал читать принесённые для газеты стихи».

Сразу вспоминаются слова Юрия Анненкова о футуристах:

«Наиболее глубоким был Хлебников, наиболее последовательным и ортодоксальным – Кручёных, наиболее поэтическим – Пастернак, наиболее сильным и человечным – Маяковский. <…> Маяковскому улыбнулась удача, ему повезло, причём дважды: сначала его поддержал Горький, затем – Ленин. На долю Хлебникова и Кручёных такого везения не выпало».

Бенгт Янгфельдт:

«Для поэта, который не хотел ничего другого, как служить революции, реакция Ленина стала настоящим подарком. Маяковский правильно понял этот политический сигнал: уже через два дня он напечатал в „Известиях“ ещё одно стихотворение на ту же тему – „Бюрократиада“. Раньше правительственный орган публиковал его стихи лишь спорадически, теперь же за короткое время увидели свет шесть новых стихотворений.

Одновременно всё это выглядело унизительно, поскольку Маяковский был поставлен – и поставил себя – в положение, при котором он попадал в зависимость от милости вождя».

В стихотворении «Бюрократиада» (более длинном, чем «Прозаседавшиеся», и уже не настолько оригинальном) Маяковский решительно требовал упразднения всех канцелярий:

«… по-моему, / надо / без всякой хитростивзять за трубу канцелярию / и вытрясти».

Поэт явно надеялся, что Ленин откликнется и на это его выступление против бюрократии и канцеляризма. Но вождь большевиков на этот раз промолчал.

В это время по Москве разнёсся слух, что Сергей Есенин собирается поехать в Германию, чтобы издать там свои стихи. Поэт и в самом деле 17 марта обратился к Луначарскому с просьбой походатайствовать перед наркоматом по иностранным делам о выдаче ему заграничного паспорта.

А учреждённое Владимиром Маяковским и Осипом Бриком издательство «МАФ» в конце марта 1922 года выпустило поэму «Люблю» (тиражом в две тысячи экземпляров).

Но Корней Чуковский, не видя вокруг себя никакого прогресса, записал в дневнике 29 марта:

«… нет никакой духовной жизни – смерть. Процветают только кабак, балы, маскарады да скандалы».

Сергей Есенин, вернувшись через год из-за границы, привезёт рукопись книги стихов, которую назовёт «Москва кабацкая».

29 марта на очередное заседание собрался Президиум ГПУ. Среди вопросов, которые решались в тот день, был вопрос о принадлежности заключённого Якова Серебрянского к партии эсеров, уже находившейся тогда под фактическим запретом. Так как фактов, впрямую компрометирующих Серебрянского, чекисты не нашли, руководство ГПУ решило отпустить его на свободу. Правда, в приговоре, вынесенном Президиумом, были такие слова:

«… взять на учёт с лишением нрава работать в политических, розыскных и судебных органах, а также в Наркомате иностранных дел».

Будь Яков Серебрянский стихотворцем, он наверняка бы написал что-нибудь о своей чекистской судьбе. Но он стихов не сочинял. Этим занимался его младший (двадцатидвухлетний) брат Марк Исаакович, учившийся в Коммунистическом университете имени Свердлова. В 1922 году он издал книгу стихов «Зелёная шинель».

Стоит обратить внимание и на такой факт: в марте 1922 года глава ГПУ Феликс Дзержинский предложил начальнику Иностранного отдела Соломону Могилевскому новую должность – полномочного представителя ГПУ в Закавказье и председателя Закавказской Чрезвычайной Комиссии. Могилевский ответил согласием. В заместители ему дали молодого, но подававшего большие надежды чекиста, которого звали Лаврентий Павлович Берия. Место Могилевского предстояло занять Мееру Трилиссеру.

А что в тот момент волновало большевистских вождей?

«Гноить за глупость»

Александр Краснощёков, назначенный ещё в сентябре 1921 года членом коллегии Народного Комиссариата финансов, приступил к работе, что называется, засучив рукава. Его семья (жена и двое детей) ещё в мае месяце того же года переехала из Читы в Москву. На Никитском бульваре им дали квартиру с казённой обстановкой.

Однако освоиться на новом месте новому члену коллегии Наркомфина было непросто. Один из биографов Краснощёкова, Т.Г.Заруцкий, писал о причине отсутствия контакта между Краснощёковым и его коллегами в правительстве Дальневосточной республики:

«Он был резок, насмешлив, прям и, что самое главное, умнее и образованнее многих своих коллег».

В Москве человеку с таким характером (по словам того же Заруцкого) тоже было нелегко:

«Обладая неплохими экономическим и юридическим образованиями и независимым нравом, он к вопросам подходил со своей точкой зрения, со своими планами и от задуманного не отступал, никогда не соглашался с тем, в чём не был уверен. Ему трудно было в Москве сработаться».