Читаем без скачивания Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

Голос Неруды поднимался всё выше и выше; казалось, в нем слышатся и стоны чилийских детей и женщин, и гневная речь рыбака с Исла Негра, где родились последние стихи поэта, и страшная, торжественная песня шахтеров Лоты, сосланных на остров смерти.

— Я обвиняю президента республики в том, что он насильственно разрушает профсоюзные организации.

Я обвиняю президента республики в том, что он арестовывает и изгоняет испанских республиканцев — борцов против фашизма.

Я обвиняю президента республики в том, что он заставил вооруженные силы действовать, как полицию, против рабочих, что он предоставил в мирное время нашу территорию под иностранные военные базы и открыл двери нашего дома для иностранных солдат.

Я обвиняю президента республики в том, что он провокационно разорвал дипломатические отношения с Советским Союзом.

Я обвиняю сеньора Гонсалеса Виделу, — подвел итоги Неруда, — в том, что он предпринял бессмысленную и бесплодную войну против народа.

И в то время, как Видела метался по своему кабинету, проклиная и Неруду, и чилийцев, и свою нелепую затею передать это дело в сенат, поэт говорил, обращаясь к народу:

— Я приветствую всех коммунистов Чили, женщин и мужчин, про следуемых, изгоняемых, избиваемых, приветствую и говорю им: наша партия бессмертна. Она родилась, как ответ на страдания народа, и эти гонения только возвеличивают ее.

Неруда встретил устремленные на него дружеские и ободряющие взгляды людей, находящихся за сенаторскими креслами. И очень задушевно сказал:

— Меня никто не может лишить доверия, кроме народа.

Когда минуют эти тяжелые, мрачные дни нашей родины, я отправлюсь в селитренную пустыню. И я скажу мужчинам и женщинам, которые испытали такое угнетение, такие пытки, такое предательство: «Вот я с вами. Я обещал быть верным вашей печальной доле. Я обещал защищать вас своим разумом и своей жизнью, если это понадобится. Скажите же, выполнил ли я свое обещание, и дайте мне или отберите у меня единственное право, которое мне необходимо, чтобы жить честно: право на ваше доверие, на вашу надежду, на вашу любовь».

Он закончил свою последнюю речь в сенате словами национального гимна Чили:

Прекрасная родина, прими голоса,Которыми Чили тебе клянется:Ты станешь либо могилой борцов за свободу,Либо оплотом против угнетения!

Неруда медленно сошел с трибуны, и никто не посмел преградить ему дорогу. Поэт покинул сенат, зная, что вернется сюда уже не скоро.

Он не подозревал, совершая путь от здания сената к маленькому домику по улице Патрисио Линча, что его уже опережают слова только что произнесенной им речи. Что горняк, выйдя из сената, шепнул о чем-то безработным, стоящим на перекрестке. Что пассажир маленького автобуса показывает шоферу, как сенатор поднял над головой грозный обвинительный акт Виделе — фотометрические пластинки. Что слова «Я обвиняю» уже летят по стране, спускаются в шахты под дном океана, поднимаются высоко в горы, где греются у костров озябшие пастухи, вызывают на лицах людей улыбку гордости и надежды.

И вместе с этими словами от человека к человеку передается прозвище, которым сначала чилийцы, а потом их братья по континенту наградят Пабло Неруду.

Этого человека, который исполнил свой долг сенатора, поэта, коммуниста и перед лицом грозящей ему опасности сделал то, что велела ему совесть, отныне стали называть «Совестью Латинской Америки».

Произошло это 6 января 1948 года.

Полиция сбилась со следа

«В городке ночная дрема,

Дождь к стеклу приник.

Тихо вышел он из дома,

Поднял воротник.

Он идет порой осенней

Улицей ночной.

Не должно быть даже тени

За его спиной.

…………………..

Он идет настороженно,

В сумраке скользя…

Только песню вне закона

Объявить нельзя».

Над Сант-Яго взошла луна.

Она осветила квартал безликих многоэтажных домов в центре столицы. Здесь жили люди с достатком, правительственные чиновники, богатые иностранцы.

Простые рабочие люди ютились в отдаленных кварталах или по берегам реки Мапочо. В рабочих кварталах жизнь не прекращалась даже ночью. Приходили и уходили люди: одни окончили работу, другие шли им на смену. Длинные узкие бараки были разгорожены на клетки; в каждой такой клетке, где могла поместиться одна кровать, спало по восемь-десять человек. У водоразборных колонок на перекрестке улиц толпились женщины с ведрами, кувшинами, чайниками; нужно было напоить горячим кофе мужа, сына. Слышались голоса: «Моему опять сбавили…» Из крошечного оконца доносилась тихая песня: мать укачивала сына.

Прошел последний автобус. В нем было темно и грязно. Он громыхал, точно груда жестянок, связанная веревкой, и грозил рассыпаться на части. Люди в нем задыхались от духоты и темноты. Это был «микро» — автобус для тех, кто не мог платить много.

А навстречу «микро» плыл большой вместительный и комфортабельный автобус, прозванный «гондолой»; развалившись на подушках, в нем сидели два человека в форме офицеров североамериканской армии.

Когда улеглась пыль, продавцы со своими тачками, нагруженными оранжево-красными апельсинами и крупными полосатыми арбузами, продолжили свой путь с базара, они так и не сумели распродать товар: у простых чилийцев было слишком мало песо.

Продавцы остановили тачки — две женщины в черных платьях, с красивыми, но прежде времени увядшими лицами, медленно переходили дорогу. Они шли, и слезы катились по их лицам; кто знает, — оплакивали они мужей, угнанных в ссылку, сыновей ли, погибших на рудниках? В каждой рабочей семье было свое горе.

У памятника чилийскому генералу женщины невольно замедлили шаг и со вздохом посмотрели наверх — туда, где под самыми копытами вздыбленного генеральского коня, свернувшись в клубок, спал мальчик.

Мальчик спал бы там еще долго, но его разбудил острый запах сочных эмпанада — пирожков, которыми так любят лакомиться чилийцы. Он повел вокруг глазами и, увидев такого же, как и он, мальчугана с лотком в руках, спрыгнул с памятника и стал подбираться к спешившему домой лотошнику. Вдруг его схватила за вихор рука в перчатке — и карабинер, выразительным жестом показав на окна Каса де ла Монеда, вблизи которых не разрешалось шататься маленьким оборванцам, потащил мальчишку в сторону.

Каса де ла Монеда, иначе говоря, монетный дом, где ныне помещалось чилийское правительство, напоминал в этот лунный вечер тюрьму: решетки на окнах, часовые, расхаживающие от угла к углу.

И вся страна в эту тревожную ночь казалась огромной страшной тюрьмой, запертой между Андами и океаном.

Полицейские давно были на своих местах. Дом на улице Патрисио Линча был окружен ими. Они получили приказ не спускать глаз с поэта.

Время от времени полицейские проходили мимо окон, не защищенных ставнями, и пытались разглядеть среди гостей знакомое лицо поэта.

С другой стороны улицы за каждым шагом полицейских следили рабочие.

Было странно, что гости так засиделись. Но вот открылась дверь, и большая группа людей вышла из дома. Они сразу же разошлись в две стороны, потом каждая из этих групп снова раскололась на две части. И прежде, чем полицейские успели что-либо сообразить, улица опустела.

Впрочем, насчет гостей у агентов тайной полиции никаких инструкций не было. Им нужен был хозяин дома. И разве могли они догадаться, что с одной из групп ушел и хозяин!

Опасаясь провокаторов, партия заставляла поэта каждые сутки менять место ночлега. Рикардо заявил Неруде от имени Центрального Комитета партии, что он обязан хотя бы на месяц выехать из Чили.

— Моя родина — Чили, мой народ — чилийцы, — сказал поэт, — я не могу оставить мой народ в это тяжелое время.

Рикардо возразил:

— Пабло Неруда не сложит оружия, где бы он ни был.

Мексиканский посол предоставил поэту свою личную машину.

— Я сам вас доставлю к границе, — сказал этот человек, умеющий ценить подлинную поэзию. — В моей машине никто не поднимет на вас руку.

И вот они едут по северным провинциям, откуда Неруда был послан в сенат. Они направляются к границе, которая проходит по вершинам Анд. Никто здесь не знает, что в машине, на которой развевается мексиканский флажок, едет Неруда. Но иногда в горняцких поселках, где люди останавливаются, чтобы отдохнуть от езды или перекусить, к машине подходит человек и приветливо сообщает:

— Возьмите влево. Нам сообщили, что по шоссе справа разгуливают карабинеры.

Граница уже близка. Машина въезжает в главный город одной из провинций; последние формальности — и они окажутся по другую сторону границы. Посол оставляет машину на окраине, а сам идет в муниципалитет. В это время к машине направляется несколько ленивой походкой человек в светлом костюме, неожиданно распахивает дверцу и встречает насмешливый взгляд Неруды. В ту же секунду шофер, стоящий рядом, захлопывает дверцу и схватывает человека за плечо.