Читаем без скачивания Потемкин - Наталья Болотина

48-летний Потемкин, впервые принявший на себя командование, при всякой неудаче, при каждом неуспехе волновался, нервничал, падал духом, о чем откровенно писал императрице. Екатерина отвечала ему: «Из многих ваших писем мне бы казаться могло, что вы колеблетесь в выполнении вами же начертанного и уже начатого плана в рассуждении турок. Но я сих мыслей себе никак не дозволяю. Нет ни славы, ни чести, ни барыша, предприняв какое дело и горячо оное поведя, потом, недоделав, самовольно исковеркать. Оборону границ вы вели с совершенным успехом; даст Бог здоровье, мой друг, поведешь с успехом и наступательные действия». Потемкин воспрянул духом, почувствовал прилив сил, теперь его главная задача решить вопрос: где противник нанесет основной удар? Наиболее опасное направление на Херсон прикрывала крепость Кинбурн, возведенная на песчаной косе против Очакова. Именно этот боевой участок светлейший поручил Суворову. «Мой друг сердешный, ты своей персоной больше десяти тысяч, — писал ему Потемкин еще накануне объявления войны. — Я так тебя почитаю и, ей-ей, говорю чистосердешно. От злых же Бог избавляет, Он мне был всегда помощник. Надежда моя не ослабевает, но стечение разных хлопот теснит мою душу». Напряжение на этом участке боевых действий нарастало, сюда подтягивались русские войска. Осенью турки подвергли Кинбурн жестокой бомбардировке, в результате ответной стрельбы противнику был нанесен значительный урон. Потемкин доволен действиями Суворова, тот оправдал все его ожидания и показал себя прекрасным полководцем. Светлейший с искренним удовольствием сообщает Екатерине: «Над всеми ими в Херсоне и тут Александр Васильевич Суворов. Надлежит сказать правду: вот человек, который служит и потом, и кровью. Я обрадуюсь случаю, где Бог подаст мне его рекомендовать». Ни зависти, ни признаков вражды и непонимания, о которых так много, и с удовольствием писали и современники, и потомки. Потемкин и Суворов, находящийся в его подчинении, по-прежнему боевые товарищи, у них общие цели и одна война.

Осень 1787 г. принесла страшное потрясение для светлейшего: Севастопольский флот разбит бурей. Трагедия надломила воскресший дух Потемкина, подорвала его веру в помощь Бога и свои силы. Он снова пишет «матушке», это письмо приводит Екатерину в ужас. Никогда еще ее милый друг не был столь измучен обстоятельствами и болезнями, никогда не был столь растерян и слаб. «Матушка государыня, я стал несчастлив… Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому. Верьте, что я себя чувствую; не дайте чрез сие терпеть делам. Ей, я почти мертв; я все милости и имение, которое получил от щедрот Ваших, повергаю стопам Вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлиться… Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком. Но что я был Вам предан, тому свидетель Бог». Но Екатерина и бывший некогда командиром Потемкина П.А. Румянцев письмами поддерживают пошатнувшегося колосса, светлейший приходит в себя. Командирам частей следуют приказы, разогнанный бурей флот собирается в Севастополе. И, о чудо! Флот цел, пострадал значительно, однако существует и боеспособен.

В январе 1788 г. в действующую армию прибыл офицер французской королевской гвардии, представитель старинной аристократической фамилии граф Роже де Дама. Сделав для него исключение, императрица позволила иностранцу вступить волонтером в русскую армию. В армии, а особенно во флотилии, в эту войну было много иностранных волонтеров, они стали свидетелями всех важнейших сражений, а также роскошной жизни Потемкина в ставке. С азартом окунулся Роже де Дама в родную стихию — войну. Он явно симпатизировал светлейшему и, как непредвзятый очевидец, с восторгом описал его образ на исходе жизни. Почти ежедневно француз в числе пяти или шести лиц обедал за столом князя, накрывавшимся независимо от большого стола. Вечера ближайшее окружение князя (в него с легкостью вошел французский гвардеец) проводило непременно у Потемкина, и все забывали, что находятся в Татарии, благодаря различным удовольствиям и тамошнему обществу.

Потемкин, по воспоминаниям мемуариста, обладал широкой натурой, сочетавшей в себе самые разнообразные оттенки проявлений человеческого характера, начиная от нежности, любезности, обязательности человек? высшего общества и заканчивая суровостью, высокомерием и жестокостью совершеннейшего деспота. Обладая необыкновенным тактом и давая волю всем движениям своей души, он угнетал тех, кто его оскорбил или не нравился ему, и в то же время льстил и осыпал милостями тех, кого отличал и уважал. Он не затруднялся в средствах развить задуманное, работал с легкостью и был находчив во время развлечений; мог казаться пустым человеком и одновременно быть занятым различными вопросами, отдавая самые разнообразные приказания. Так, он вмещал в своей голове проект разрушения Оттоманской империи рядом с проектом возведения дворца в Петербурге, или проект изменения формы всей армии и приказание приготовить корзину с цветами для своих племянниц. И между тем никогда его мысли не перепутывались, и он не приводил в замешательство тех, кому он их излагал.

Течение его мыслей, казавшееся нелогичным, на самом деле было правильно и строго держалось намеченного пути. Он успел узнать все пути к удовлетворению честолюбия и к удовольствиям; он умел вовремя переступить, подняться, спуститься или уклониться, чтобы достигнуть цели — управлять безраздельно и развлекаться непринужденно. Князь Потемкин, как писал Роже де Дама, подчинял своим личным страстям военное искусство, политику и управление государством. Он ничего не знал в корне, но обладал всесторонними поверхностными знаниями и особым чудесным чутьем. Его воля и ум заметно превосходили его знания, но деятельность и твердость первых обманывали относительно недостатка последних, и он, казалось, властвовал по праву победителя; он презирал своих соотечественников и раздражал их своей надменностью, но любил иностранцев и пленял их ласковостью и самым утонченным вниманием; в конце концов, он подчинил себе все государство, проявляя произвольно европейскую утонченность наряду с азиатской грубостью.

Приветствовавший меры Потемкина по совершенствованию рекрутского набора, Безбородко в личном послании 1788 г. к российскому представителю в Лондоне Сергею Воронцову высказывался более категорично. По его мнению, военная мощь не соответствовала благополучию в финансовом обеспечении военных действий, которого вполне хватало, не прибегая к налогам. «Взяв со ста душ рекрута, — продолжал Безбородко критику военного начальства, — наполнили только армию, а более 30 000 недостает в пограничных одних гарнизонах. Теперь еще готовим порох и снаряды…». Сетовал он и на медлительность Потемкина в доставлении свежих данных из Новороссийской губернии, что задерживало принятие решений. «Время движется к высылке флота, а дело за войсками и генералом» — так описывал ситуацию в столице Безбородко. И лейтмотивом через многие письма и воспоминания этого времени — тема придворных интриг. Граф прямо говорит об этом: «В случае неудач ожидаю наверно, что тут и негодование на нас, а главнейше на меня обратится, при пособии всяких коварных происков, кои опять здесь умножаться стали».