Читаем без скачивания Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2 - Лев Гомолицкий

211 В

ЭМИГРАНТСКАЯ ПОЭМА

–––––

Для глаз – галлиполийских роз,сирийских сикомор венки...Но жалит в ногу скорпиономэдема чуждого земля.

Здесь чуждый рай, там ад чужой:стозевный вей, фабричный пал...На заводских покатых нарахи сон – не сон в земле чужой.

Раб – абиссинский пьяный негр,бежавший с каторги араби ты – одним покрыты потом...и хлеб – не хлеб в земле чужой.

Черства изгнания земля...Пуста изгнания земля...Но что считает мир позором,то не позор в земле чужой.

Вы, глыбы непосильных нош,ты, ночь бездомная в порту,в вас много Вечного Веселья:Бог – только Бог в земле чужой.

I

 В пределах черных Сомали,в Париже, Праге и Шанхаеон, черный горечью землии потом пьяный, мирный парийв Напоминанья час и деньс семьей за чистый стол садится– когда есть стол, семья и сень! –за ним трапезовать – молиться. Здесь раб для мира – господин,воскресший дважды – трижды в сыне.И тихо спрашивает сын,уже рожденный на чужбине – дитя, великого росток,дитя, великая надежда,но смирен, хил и бледноок,пришедший и возросший междувеликих лет, всегда один,с самим собой в игре и плаче – и тихо спрашивает сын:«отец, что этот праздник значит?» И слышит сын ответ отца.Hеобычайно и сурово –от измененного лицанеузнаваемое слово: «Мой друг! привык ты называть,всю жизнь скитаясь вместе с нами,нас – двух людей – отец и мать:увы! чужими именами.Но знай теперь: твой род высок,ты вовсе сын не человека.Отец твой это он – наш рок,дух жатв таинственного века.А мать твоя – не смею япроизносить такое имя!–Отчизна наша – мать твоя.В небытии... в разделе... в дыме...но за ее высокий часвозмездья или воскресеньяпроходим мы теперь как раздень казни нашей, день плененья; как сон проходим пустоту,скитанья в мире и раздумья.Храним безмолвную мечту,блюдем смиренное безумье...»

Первая

1

 Все богоделанно в природе:благорасленные сады,плакущей ивой в огородеукрыты нищие гряды;мироискательные водыу пастбищ мирное гремят;кровосмесительные годыотходят дымом на закат;звуча распевно, полноречно,сгорает купола свеча.И человеку снова вечнов дороге пыльной у ключа. Как можно было в этом миреслезонеметь, кровописать,где в среброоблачной порфирелуна на небе, как печать,над ночью черною блистает;где белокрылые садыметелью летнею слетаютв обвороженные пруды;где златоогненная благостьвеликолепствует и жжет,где загорает смугло нагость:блаженный в праздности народ!

 В веках таинственней, чудеснейсамозабвенный мир твердитвсе те же пьянственные песни,сильнее возгласов обид.И самовидец дней жестоких,былинки тростью шевеля,блуждает в мире долуокихи видит в первый раз: земля!Неисследима коловратностьбезумных лет. Где явь? где сон?И на судеб земных превратность,очнувшись, жалуется он. Вот между белыми камнямилучами высушенных плитзеленой ящерицы пламяиз трещин пористых сквозит.Спешит согреться и не слышитударов трости по плите:так мелко, задыхаясь, дышит,прижавшись к камня теплоте...И узнает в себе он этунечеловеческую страсть:к окаменяющему свету,дыханьем только став, припасть.

2

Рассыпан пепел, чай расплескан,с цепей сорвались голоса– с ожесточением и трескомпод кров политика вошла.Во имя блага ненавидя,кричат, встают... лишь он один,как воскрешонный Лазарь, видитповерх смятенных лбов и спин.И мыслит: где найдет такуювершину мирный человек,куда не доплеснет, бушуя,кровокипящим кубком – век! Не это крайнее кипеньеумов – и знаменье и страсть! –не дерзость мысли, но смиренье –геройства праведного часть.Теперь герой, – кто здесь селится:на погребе пороховом,взорваться или провалитьсяготовом, строит шаткий дом;кто на неверной почве зыбкой –на черном порохе земномвстречает путь лозы улыбкойи знает мудрое о нем.

3

 «Пятнадцать лет тому могли мыеще ждать чуда...» – и умолк.Восходят облачные дымыот папирос на потолок.Рука с дымящей папиросойравняет новый веер карт.«Все это древние вопросы,а на дворе – который март?»И карты меткие взлетаютнад душной пылью меловой,и марты лет пустых блуждаютпустыней людной мировой. Но вот, из воздуха азартаневольный бражник и игрок– еще в глазах летают карты –вздохнуть выходит на порог.Расстегнут ворот, дышит тело– плоть распаленная – теплом.А в мире за ночь побелело:овеян белый сад и дом.Упорный ветер охлаждаетмедь раскаленных щек и век.И по полям ночным блуждаетодин, в раздумьи, человек.

4

 Отсюда, с кладбища чужоговидна граница. Часто онследит дорогу часового,земной прорезавшую сон.То, что стремится стать всемирным– всепотопляющий прибой –теснится вех чертою мирной –воздушнокрепкою стеной.Взлетев, дымятся стайкой птицы,ползет оратай вдоль оград...Но в полночь гулок мир границы,в тумане выстрелы звучат. От плошки огненного флага,зигзагом вех, змеей брегов,болотом, где темнеет влага...он изучать ее готов,и в сизый дым лесов за нею,облокотясь о влажный склонхолма могильного, бледнея,он неподвижно погружон.От безответной, недвижимой,широкотлеющей странывосходят облачные дымынеопалимой купины.

Вторая

1

 Порой сойдутся обвинитьдруг друга – в прошлом, настоящем:кого теперь боготворитьи чем гордиться – говорящим! Порою вспомнят времена –те героические годы...пересчитают имена,могилы братския свободы. Но с каждой новою весной,осенней черной годовщинойбесстрастнeй говор круговой –бледнеют доблести и вины. Все чаще хочется неметь –судьба все глуше, неизвестней...и души просятся допетьтогда лишь сложенные – песни. Все неизбежней для живыхпоследнее предначертанье:не дом, но мiр – не мир, но вихрь:судьба и выбор и призванье.

2

 О вы, летучие листы!Чтó бурей сорванные птицы!Мететесь в шумные портыи европейские столицы.Что им до ваших крыл – и такземля в разливах душ и кликах! –до ваших трой или итак,крушений, подвигов великих...Им ничего не говорятсудьба и опыт побежденных.Еще их трои не горят,моря не кличут разоренных.И только новый одиссейзанять бы мог рассказом длиннымо древних ужасах морей,о поднебесии пустынном;о перейденных им словах,о передуманных им лицах;о тюрьмах, трюмах; о мешкахне там ли груженной пшеницы;о аде доменных печей,легчайших душах – клубах пара;о тьме пастушеских ночей,о черном поте кочегара;мечтах под грузом портовымв Марселе, Фриско, Санта Лючьи,о царской гордости своимвеликим неблагополучьем;средь возмущений и речей,опять колеблющих народы, –о новой мудрости своейбезмолвной мысленной свободы. С холмов калипсиной странынад понтом пáдыма и макаему отчетливо видныхолмы соседнего – итака!Но сколько странствий и морейего от дома отделяет!Пусть виден дом, как Одиссейк нему дороги он не знает.

3

 *Из опрокинувшихся чаштуч дождевых – дымящей влагистолпы бегущие, вдоль чащ –от них кипящие овраги– то пала солнечного вихрь! –и демонов ночные встречи:сквозь зыбь оконную – гул ихвсе приближающейся речи.Их спор – металлом – к рубежамстраны, им отданной, – доносит.Над кем сейчас враждуют там,где буря космы вехам косит, где возле сердца беглецашипят – спеша к пределам – оси,над серой бледностью лицагде пуль граничных вьются осы,и хлябь болотная в кругувихревращенья и восстанья...На этом мирном берегу –священные воспоминанья.Освобожденные от путуже – над кровлей... сотрясают,глазницы яростью пылают,бросают молнии и жгут.*[55]

 А в ими сотрясенных стенах –дыханье детское жены,гуденье сонной крови в венах,броженье мысленное – сны;всю ночь первоначальным полнытела, забывшие века;дыханья медленные волны,на них уснувшая рука.То – зыбь над бездной затаенной– застынь – не мысль – полудыши! –то бред и жалость полусоннойполуживой полудуши. И днем, когда умы и душине так уж мирны, как тела,когда им кажется: на сушеих совершаются дела, – восхищен мысленным виденьем,ночную с демонами браньдух вспоминает, и – волненьеколеблет жизненную ткань.Неотменяемое каройвозмездье – память о веках.И понуждает мыслью вялойон тело к жизни, к делу – страх. Не так легка за эту жалостьк дыханью смертному – борьба.Совидцу грозных дел осталасьсновидца зыбкая судьба.

Третья

1

Мир юн – ему еще данасоблазном бездны – неизвестность.Адаму ветхому нужнаплоть умудренная – телесность.Устал адам от бездн – высот,от – исторических волнений.Но мира нет – его несетпо воле скрещенных течений.То внешний вихрь, то буря изума ли, духа ли – уносит.Остановись! остановись!он мир и дух напрасно просит.

 И счастлив тот, кто сам избралвихрь внешний: кто среди волненьястихий стремленье предузнал,нашел свое предназначеньеПлывут недвижные мостыполетов головокруженья.Но подчинись волне и – тыуже повиснешь без движенья.Нет неподвижнее часов,когда в продолженном стремленьиуже утеряно мировво-мне и вне сокосновенье. У ног – торопится трава.Плывет – воздушное приволье.Святы пустынные слова:пустынножитье! пустополье.Плавущий дом воздушных рек:меж нëбом место и меж небом, –в нем больший лад, чем злее век,чем человек беднее хлебом.Не мир, но душ созревший строй;не хлеб, но мысленная пища.Пустынножитель! рушь и строй!В уме – миры и пепелища.

2

 Не имена вождей седых,не речи нового витии –пустынножителей такихеще нужны дела России.Когда я с легкостью менялместа и судьбы и заботы, –я часто малых сих встречал,свершавших те же перелеты.Случалось обок с ним стоять,шоссейные трамбуя плиты;случалось вместе с ним таскатьбродячей труппы реквизиты.В часы свободные потомон мне рассказывал спокойноскупым и грубым языкомо вечных подвигов достойном.И если б мог забытых лирсебе эпическую меруямб возвратить – века и мiропять вместить в свои размеры, –я тот рассказ бы передал– геройств и малых дел смешенье –,я б жизни рифмы подсказалк делам грядущим поколений,не дав им перетлеть в уме... В пути с работ на лесопильнемы с ним однажды на холместояли. Помню воздух пыльный,тяжелодымно облакагоревшие... Внизу – реказастывшим омутом блестела.Он одуванчики срывали дул, и по ветру летелаих золотая шерсть. Взлеталклок, опрозрачненный зарею, –чем выше – ярче, и седымскользил сквозь тень. И этот дымя с нашей сравнивал судьбою.Я думал: вей, посевный дух!зерном крылатым самосевалети, несомый ветром пух,пустыней странствия и гнева!Чужая почва, как зола,как камень огненный, бесплодна.Ветров летучие крылашироковейны и свободны.Эскадра душ – их тень, их вей –в последнее четверостишье,туда, где трепетных корнейпосевных жаждет пепелище.

май-июнь <1935>