Читаем без скачивания Время пастыря - Николай Еленевский

– Как же вам не стыдно, да вас душ триста было на охоте, да одного медведя не своевали. Верно вы все такие охотники были как господа, так и вы.

– Вот не пришлось тебе сходить, верно ты бы уже его убил!

– С этим, брат, неизвестно, может быть, как раз улепил (бы) пулю в лоб.

– Ах, брат, когда же велик чрезмерно, ужасно как велик.

– Ой, может быть и у глаза не видал.

– Да почему? Я уже три раза ходил на него, да чтобы и не видал. Когда ж, брат, весьма большой, так трудно отважиться и выстрелить в него. Да как станет на задние лапы, то страшно взглянуть на его. Когда охотники не меня взять, да и те испугаются, а я мало и ружье держал в руках, так мне не удивительно.

– Неужели тебе еще не наскучило лежать. Устал бы да прошелся хоть немного. Должно быть твои ноги уже одеревянели.

– Ой, когда ж нельзя! Дай-ка мне, Пелагея, воды, жажду утолить, ибо во рту весьма жжет, нельзя и слюны проглотить.

– Возьми-тка этого лекарства выпей.

– Ой, не хочу, дай мне воды, а она мне лекарство сует. Уже оно мне и так горло переело. Может быть от его я и хвораю так долго.

– А может быть тебе вода еще хуже завредит. Неужели таки фельдшер тебе делал его на шутку.

– А кто его может знать, может быть и на шутку. Эти фельдшера смотрят только, чтобы им что-нибудь в руку всунул, а пособить больному человеку они не весьма хочут. От смотрят, как бы только карман их был полон. А о больных они не заботятся.

– Варвара! Возьми ты приставь лестницу, да положь этот мак на крышу, пусть сохнет, а то как пойдет дождь, то сгниет.

– Музыкант священнику не товарищ. Как кто старается, тот так и живет.

– Ну уж, как у нашего Афанасия одной шерсти лошади, то и в целом селении нет ни у кого таких. Черные, брат, так как черная ворона. Да и жирные такие, что вода на них не задержится.

– Тетка меня как-то оставила в лесу, а звала, звала, да и не вспомнила сама, в котором я месте, и дальше как задурилась моя голова, так я уже и хожу в лесу так, как та заблудившаяся овца. Вот это встретил меня какой-то человек, да и вывел меня на дорогу, а то я уже думала и ночевать в лесу.

– Докуда ты это будешь шляться, докуда ты это будешь пьянствовать? Имеешь ли ты ум? Посчитай, сколько ты уже должен Евреям за эту водку. Верно ты и никогда не оставишь пить, поехал бы за сеном, что нечего скоту дать.

– Ну так довольно, так уже и пойду и привезу. Только ты не бранись, так и все хорошо будет.

– Много ли вас глухих здесь собралось?

– Никого нет.

– Чего же вы здесь так крычите, что нельзя и в комнате сидеть?

– Мы кажется не крычим, а потихоньку говорим.

– Не лезь ты мне в глаза, потому что скверно слушать твоего разговора.

– За что вы здесь бранитесь?

– За пустяк, как тот говорил. Сама ничего не хочет делать, да только сидя грызется: а то ей то сделай, а то ей то (другое) сделай, а сама то как госпожа какая сидит, да еще и не отзывайся против ее.

– Этак бы и я сумела сидеть да загадывать, что кому делать

Конецъ этой части.

Священникъ Платон Тихоновичъ.

Января 31 дня

1875 года.

Лунин.

Это был труд не одного месяца, не одного года. Практически завершив его в 1874 году, он перед отправкой в комитет по проведению конкурса на создание учебников для школ Северо-Западного края переписал свою работу набело, поставив январскую дату 1875 года. В основе – поразительные наблюдения Тихоновича за местной жизнью, точное воспроизведение им услышанного. При этом отменный перевод, какому можно только позавидовать. Сохранены все языковые нюансы. Надо заметить, что собранный языковой материал отображал и весьма обширный регион.

Сам конкурс проводился Минской дирекцией народных училищ Минской губернии под патронажем Виленского учебного округа.

Отмечу, что литовскому филологу Ф. Куршату с его грамматикой повезло гораздо больше, чем Тихоновичу. Написанная примерно в одно время, если не считать нескольких месяцев в пользу Тихоновича, она, тем не менее, сразу была издана в немецком городе Галле в 1876 году.

Статья известного ученого и филолога профессора Варшавского университета Евхима Карского «К вопросу об этнографической карте белорусского племени», им и напечатанная в 1902 году в «Литовских епархиальных ведомостях», имела ряд одинаковых моментов с грамматикой Тихоновича. Тот же Карский составлял свою этнографическую карту на основании того языка, на котором разговаривали жители той или иной местности. Так вот, основные особенности, которые имеет только белорусский язык, и взяты им за основу в этом этнографическом труде. Отмечу, что эти особенности были отмечены Тихоновичем при написании своей грамматики свыше тридцати лет назад.

Перевод на русский язык так же входил в условия конкурса. Он был необходим ученикам для того, чтобы через перевод они могли более объемно постигать изучаемые предметы.

Содержание историко-литературного журнала «Вестник юго-западной и западной России. Историческая истина» за те годы, и не только его, пронизано «языковой» полемикой насквозь. Читаешь и чувствуешь, какие педагогические бури поднимались, какие страсти разворачивались…

Эти книжки имелись в церковной библиотеке и, несомненно, читались Тихоновичем. На многих статьях имеются карандашные отметки. Представлю некоторые из них, чтобы было понятно, почему 26-летний священник не остался безучастным ко всему происходящему.

Вот редакционный отклик на вызвавшую огромный резонанс статью «Ручаюсь, что примиримся. Слово к братьям полякам по поводу польско-русского вопроса. Львов. 1861 год». Это в дополнение к тому, что я уже читал во «Львовском слове». Под заголовком, правда, стояло небольшое уточнение:

«Еще новый образчик маневра, придуманного поляками к привлечению на свою сторону русских».

Некоторые моменты, которые создавали атмосферу, способствовавшую рождению «Грамматики Тихоновича». Вначале идет разговор о том, насколько важно местным чиновникам знать и местный, и русский языки,

«чтобы они могли удовлетворять – устно и письменно – государственным правительственным потребностям той и другой народности».

Далее речь об образовании:

«Что же касается школ, здесь является то же самое отношение, какое существует между говорящим и слушающим, т. е. говорящий или учитель должен беседовать со слушателями, особенно с учащейся молодежью, не на чужом, а на их собственном, народном языке…»

И далее примерно в таком же духе.

Вот такие моменты, и такая ширина, такая глубина мнений за ними.

Несомненно, что всем этим и проникнулся молодой лунинский священник.

Так кто же он – Платон Максимович Тихонович?

Важно одно – патриот своей родины, своего края, человек бесконечно любящий, как говорят священники, свою паству. Только такие качества могли подвигнуть его на столь значимый труд.

Увы, о нем, кроме того, что он служил священником, практически ничего не было известно.

Из какой семьи?

Откуда родом?

Сам ли он решился на этот труд, или кто подтолкнул его?

Какое имел окружение?

Данные факты всегда значимы. Без помощи родных и близких людей, без интересных, творческих церковнослужителей осилить подобное дело было бы невероятно сложно. Ведь такая работа, тем более научный труд, связаны с собиранием большого языкового материала.

К тому же, что получил он в наследство от предыдущих священников? Ведь на радзивиловской карте 1612 года, на которой были отмечены все значимые для того времени населенные пункты Великого Княжества Литовского, село Лунин значилось с церковным значком. Это было село, и село немалое.

Все это было окутано тайной времени.

Волею судьбы ко мне попала удивительная книга. Называлась она «Исповедная ведомость по приходу Лунинской Борисоглебской церкви с 1799 по 1841 годы». На первом листе (временной отсчет велся с конца, потому как наверх подшивались и скреплялись новые данные за каждый последующий год) значилось:

«Ведомость Минской Губернии Пинской округи села Лунина владений князя Любецкого церкви Зачатия Святой Анны, что в святую четыредесятницу споведались и приобщалися Святым Таинствам, и кто не был из-за нахождения в инославии селетнего 1799 года лица».

Далее

«Звание, имена: посполитые и их домашние».

И начало, а точнее продолжение, родословной местных жителей. В ней же были переписаны и все дворовые. Так назывались люди, находившиеся на службе у князя. Пометки, у кого родился сын или дочь, кто умер, кто уехал, кто в бегах… Скажем, в 1800 году священник Павел Федоров Попов записал фамилии всех посполитых, то есть людей государственных, на русский манер. Обровец стал Обровцов, Дырман – Дырманов, Мельянец – Мельянцов, Васюшко – Васюшков, Трухно – Трухнов, Сытин – Сытинов и другие. Лишь немногие фамилии сохранились в первоначальном звучании и написании. Что заставило сделать такой шаг священника, наверное, так и останется в неизвестности. Но уже спустя несколько лет приход возглавил сорокалетний священник Максим Филиппов Гапанович, и все вернулось на круги своя: Богданцов стал Богданец, Сахвонов – Сахвон, Тишков – Тишко, Лобков – Лобко и другие.