Читаем без скачивания Еврейский вопрос Ленину - Йоханан Петровский-Штерн

План Мошко был немедленно приведен в исполнение. В мае 1820 г., в обход своей еврейской общины, Абель и Израиль получили через посредничество Баранова специальное разрешение от местного начальства выехать за пределы черты оседлости — и отправились в Санкт-Петербург. В июне, уже из северной столицы, они обратились в Синод с официальной просьбой разрешить им принять Святое крещение. Хотя им следовало бы назначить испытательный срок, церковные власти приняли во внимание, что они учились в христианской школе и пользовались поддержкой государственных чиновников. Братья прошли интенсивный курс подготовки, и всего лишь через пару недель священник Федор Барсов в церкви Самсона Странноприимца, то есть в Сампсониевском соборе в Петербурге, совершил обряд обращения в православную веру и приобщил Абеля и Александра Святых тайн. Как предписывается православной церковью, Абель и Израиль дали клятву, торжественно прокляли богопротивных евреев, не признающих Спасителя и соблюдающих бессмысленные еврейские обычаи, и превратились соответственно в Дмитрия и Александра Бланков. Присутствие при обряде крестного отца одного из них — Баранова — и его жены Варвары, выступившей крестной матерью другого, придало мероприятию особо приподнятое настроение.

В июле, теперь уже в качестве полноценных христиан, Бланки обратились с прошением к министру народного просвещения князю Александру Голицыну, прося разрешить им учиться в Медико-хирургической академии. Голицын, взглянув на выписку из зачетно-экзаменационной ведомости, обнаружил некоторые обстоятельства, на которые еще до него обратила внимание приемная комиссия: латинский язык Бланков сильно хромал, им серьезно недоставало познаний в латыни для поступления в академию. Но поскольку кн. Голицын сам всячески способствовал с 1818 г. продвижению миссионерского «Комитета опекунства израильских христиан», он проявил благосклонность к Бланкам и «приказать соизволил», чтобы их приняли в престижную Императорскую Медико-хирургическую академию.

Голицын отметил, что братья заслуживают возможности учиться соответственно их поведению и сиротскому положению. Под безусловно похвальным «поведением» Голицын подразумевал их христианское рвение, а под «сиротским положением» — то, что, обратившись, Бланки утратили своих природных родителей и приобрели духовных — крестных отца и мать. Вот как Александр, младший Бланк, всего лишь семнадцати лет от роду, был зачислен студентом очного отделения, а Дмитрий, старший, стал вольнослушателем, поскольку ему уже исполнилось 26 лет и его нельзя было зачислить на общих основаниях.[37]

Око за око

Мошко вернулся в Житомир, ликуя. Его сыновья теперь жили в столичном городе на законных основаниях. Они учились в престижнейшей медицинской академии. Обучались настоящей науке, не какому-нибудь там Талмуду, и жили среди настоящих христиан. Молодые люди ассистировали хирургам во время операций, служили санитарами в больницах, открывали кровь больным, ставили пиявки и выписывали рецепты. Летом 1824 г. братья получили диплом медицинского и ветеринарного врача. Как лица, состоящие на государственной службе, они были исключены из числа облагаемых налогом житомирских евреев, — по-видимому, последнее обстоятельство, все еще связывавшее их с чертой оседлости. Наконец они получили назначение: Дмитрий как частнопрактикующий лечащий врач был направлен в Санкт-Петербургскую полицию, а первым местом работы Александра с августа 1824 г. стала должность уездного врача в Смоленской губернии. Некоторое время спустя, благодаря хлопотам брата, он вернулся в столицу, где был зачислен, как и его брат, в штат столичной полиции на должность медицинского врача.

Как только сыновья закончили учебу, Мошко решил, что наступило время нанести последний удар по еврейской общине Староконстантинова. Он наконец придумал, как свести счеты со всеми теми, кто обвинил его в поджоге в далеком 1808 году.

Мошко прикинул, сколько он мог бы выручить в рублях за все разоренное в результате ареста имущество: погибший урожай цикория, непроданную водку, доход, который бы он мог получить со своего сожженного дома, — получилась астрономическая цифра: 15 100 рублей серебром и 4000 ассигнациями. Без сомнения, Мошко чудовищно преувеличивал, и не без задней мысли. Он надеялся таким образом доказать свою полезность, подчеркнуть свои деловые способности и выставить себя жертвой ужасающего произвола еврейской общины. Житомирский поверенный написал для Мошко заявление в суд, каковое и было переправлено затем в Сенат.

К этому времени Мошкины сыновья превратились в государственных служащих, свободно говорили по-русски и обзавелись связями в Санкт-Петербурге. Теперь, полагал Мошко, они помогут своему отцу из глубинки, все еще еврею черты оседлости, добиться в Сенате справедливости.

Чтобы никто не мог придраться к его столичным ходатаям, в 1826 г. Мошко обратился в Волынский губернский суд с просьбой пересмотреть его дело против собственного сына. В ответ на его прошение суд вынес окончательное решение о невиновности Абеля (Дмитрия), снял с него все обвинения, обязал Мошко заплатить дополнительные 25 руб. и закрыл дело. И хотя юридически конфликт вроде бы разрешился, в отношениях Дмитрия с отцом осталась некоторая напряженность. Возможно, поэтому Мошко прибег к помощи младшего сына, Александра. В том же году Александр подал начальству прошение позволить ему остаться в столице, поскольку в Сенате рассматривается дело на 35 000 руб., к которому он имеет непосредственное касательство. И хотя его прошение осталось без удовлетворения, из него следует, что Александр действительно предпринял кое-какие шаги, чтобы помочь отцу, и что Мошко знал, что может положиться на младшего сына.

В Сенате по получении жалобы Мошко затребовали из суда все бумаги по делу 1808 г. и пересмотрели двадцатилетней давности решение. Сенат подтвердил, что пожар произошел по причине возгорания в доме Тиманицкого, что Бланк невиновен и не должен был сидеть в тюрьме. Но что самое главное — Сенат постановил, что 22 обвинителя Мошко обязаны теперь возместить ему все его убытки. Однако новоград-волынский суд, получив этот вердикт, не торопился призвать к ответу обидчиков Бланка. Поскольку местные власти тянули с этим делом, обеспокоенный Бланк направил жалобу на судебное делопроизводство самому Николаю I. Царь поддержал Бланка, утвердил решение Сената и потребовал немедленного исполнения законного решения.

Отступать было некуда. В 1827 г. новоград-волынский судебный исполнитель нехотя отдал распоряжение арестовать 11 человек. Поскольку пересматривалось дело двадцатилетней давности, среди арестованных оказались не сами обвинители, а их родственники, близкие и дальние. Многие из них знать не знали о пожаре 1808 г. и слыхом не слыхивали, кто такой Мошко Бланк. Кроме того, никто из них даже близко не мог собрать требуемую к уплате сумму. Однако монаршую волю требовалось исполнить, ведь скандалист Бланк не впервые обращался к высочайшей власти; он вполне мог обратиться вновь, если не принять соответствующих мер на местах.

Волынский губернатор отдал распоряжение распродать с торгов недвижимое имущество 11 арестованных. Чиновники описали имущество, местная газета поместила объявление о дате торгов. С молотка должны были пойти несколько домов стоимостью в 1500–4000 руб. с подвалами и деревянными и каменными пристройками. Предвкушая барыш, Бланк уже потирал руки, но он недооценил своих соотечественников.[38]

Начальство могло отдать приказ продать с торгов еврейское имущество, но оно не могло в приказном порядке заставить его купить. На торги никто не пришел. Староконстантиновские евреи, как и евреи близлежащих местечек, всегда готовые приценяться и торговаться, отлично понимали, что эти торги — чистый грабеж, а никакой не акт справедливости. Назначили новую дату распродажи, снова опубликовали объявление в местной газете, и снова никто не пришел. Местное начальство было, по-видимому, в таком же положении, как и местные евреи: оно искало и нашло способ исполнить высочайшее предписание — и одновременно уйти от его исполнения.

Мошко забрасывал суд жалобами, требуя принудительной распродажи описанного имущества. Он жаловался на староконстантиновских евреев в Волынский губернский суд, на волынский суд — губернатору, на губернатора — в Сенат и на Сенат — царю. Четыре года спустя, в ответ на нескончаемый поток его жалоб, Государственный совет принял новое решение о продаже домов Аарона Шапиро, Дувида Рубинштейна, Нафтулы Лисянского, Лейзера Ратенберга и других. Николай снова одобрил решение и повелел местным властям принять энергичные меры к исполнению.

В это время Бланков постигло новое несчастье: трагически погиб старший сын Дмитрий. Летом 1831 г. в Санкт Петербурге вспыхнула эпидемия холеры, унесшая жизнь около 5000 человек. Подозревая врачей и подстегиваемые ксенофобскими предрассудками, взбунтовавшиеся питерские толпы атаковали больничный медицинский персонал, повинный, с точки зрения простых обывателей, в высокой смертности среди жителей города. В конце июня озверевшие городские элементы устроили настоящий погром в столичных клиниках. Они разоряли лаборатории, били лабораторные колбы и реторты, разрушали подсобные помещения, выкидывали из окон врачей и санитаров. Из окна третьего этажа Центральной холерной больницы выбросили Дмитрия Бланка. Полиция была бессильна помочь. Только личное вмешательство Николая и введенные в город батальоны регулярной армии позволили подавить бунт. Однако врачи погибли.