Читаем без скачивания В годину славы и печали - Евгений Александрович Белогорский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Действительно, это будет самым лучшим лекарством для него. Я лично передам это сообщение командующему, – произнес Шапошников и осторожно положил бланк телеграммы на стол. – Что-нибудь еще, Алексей Михайлович?
– Да, сообщение из Лондона. Фон Хорн начал штурм города. Идут ожесточенные бои с применением артиллерии. Согласно последним сообщениям, англичане упорно сражаются за каждый дом, но отступают под ударами врага, – доложил полковник.
– Не думаю, что фон Хорн сможет захватить английскую столицу, уж слишком мало у него для этого сил. Да и наступление Людендорфа с Рупрехтом это последние удары рейхсвера. – Шапошников неторопливо склонился над картой Германии, а затем сдержанно произнес: – Что же, теперь пришел наш черед наносить ответные удары. Я думаю, самый уязвимый из наших противников принц Рупрехт. Пошлите телеграмму Николаи, пусть начинает.
И тот начал. Железнодорожники обеспечили «зеленый свет» экспрессу, доставившему в столицу Баварии утром следующего дня высокопоставленного переговорщика. На переговорах с баварским принцем Николаи держался уверенно, но неизменно выказывал свое уважение к собеседнику.
Итогом двухчасовой беседы за закрытыми дверями стало подписание соглашения, по которому Рупрехт признавал власть переходного правительства Германии над Баварией, а также отдавал приказ о капитуляции всех подчиненных ему войск.
Склонить к подобному шагу человека, не сумевшего выполнить боевой приказ из-за активного противодействия мирного населения, для такого мастера, как Николаи, было не очень трудным делом. Тем более когда в обмен за подпись под актом капитуляции фельдмаршалу была гарантирована личная неприкосновенность с сохранением всех его наследных владений.
Едва только юг Германии капитулировал, и весть об этом стала лихорадочно разноситься по проводам телеграфа и волнам радио, Николаи покинул Мюнхен и на своем экспрессе уехал в противоположную часть страны. Теперь ему предстояло уговорить сложить оружие Людендорфа, а это было весьма сложной задачей.
У фельдмаршала не было огромных родовых поместий или больших банковских счетов, конфискацией которых можно было бы принудить Людендорфа подписать акт о капитуляции войск севера. Но не зря Николаи столько лет ел свой хлеб в разведке. От сердца грозного фельдмаршала, героя Германии, у него был свой ключик.
Прибыв в Бремен и добившись аудиенции у фельдмаршала, он не стал угрожать Людендорфу силой или взывать к его разуму во имя сохранения людских жизней. Фельдмаршал был абсолютно глух к подобным аргументам. Николаи зашел с другого конца.
– У меня для вас не совсем приятные известия, господин фельдмаршал. Из-за своих действий на фронтах вы стали знаковой фигурой, как для русских, так и для французов и англичан. Согласно моим источникам, в штабе западных союзников зреет намерение по созданию суда над военачальниками рейха, после окончания войны, – доверительным тоном сообщил фельдмаршалу Николаи.
– Суд над военными? Я впервые слышу о подобной глупости. Такого в истории войн никогда не было. Военных можно судить только за измену и ни за что более! – гордо вскинув свою голову и метнув на Николаи гневный взгляд, рыкнул Людендорф.
– Вы меня недослушали, господин фельдмаршал, – невозмутимо произнес собеседник, – судить вас будут не победители, хотя им этого очень хочется. Это неблагодарное дело они намерены переложить на плечи временного правительства, которое не посмеет отказаться, смею вас уверить.
– И каковы пункты обвинения?! – спросил Людендорф с гораздо меньшим напором в голове.
– Разве это так важно? Вспомните историю Франции, в которой республиканцы отправляли на эшафот королевских, а затем имперских генералов без всяких пунктов обвинения. Просто так, по определению. Хотя согласно моим сведениям, процесс все же будет. Мы, слава богу, не Франция и на дворе двадцатый век, и мне известен один из главных пунктов обвинения. Это преступление против собственного народа, – сказал Николаи, пристально рассматривая ордена Людендорфа, которые подобно броне покрывали его грудь.
– Преступление против собственного народа? Что за глупость, – вновь гневно рыкнул лучший тевтонский ум.
– Увы, это не глупость, – горько молвил иезуит и, помолчав, добавил: – Это совсем не глупость, а тонкая юридическая уловка, под которую подпадают ваши деяния, господин фельдмаршал.
– Это какие еще мои деяния?! Я полностью чист перед германским народом! Слышите, вы! – негодующе выкрикнул Людендорф, и ордена громко звякнули ему в тон.
– Не надо кричать, господин фельдмаршал, я прекрасно вас слышу. Свое несогласие вы сможете высказать господам из народного трибунала, когда вас будут спрашивать о подавлении недавнего восстания матросов в Бремене. Сколько при этом погибло людей? Тысяча, полторы, две?
– То были изменники и бунтовщики! – с убежденностью в голосе произнес Людендорф.
– Это с вашей точки зрения они бунтовщики, а с точки зрения временного правительства – народные герои.
– Вы тоже изменник, Николаи! – выкрикнул собеседник.
– Вместо того чтобы обвинять меня, вы бы лучше позаботились о своей судьбе, господин фельдмаршал. Принц Рупрехт уже принял правильное решение и, согласившись на капитуляцию, получил свою индульгенцию от временного правительства. Если же вам так хочется оказаться на скамье подсудимых, что же, не смею вам мешать.
– Я выполнял приказ кайзера Вильгельма и фельдмаршала Гинденбурга! – обиженно произнес Людендорф. – Это их подпись стоит под приказом о подавлении восстания.
– Кайзера Вильгельма, насколько я знаю, просто собираются выслать в нейтральную страну, как выслали русского царя Николая. Против его предания суду резко выступают его британские родственники. Родная кровь все-таки. А что касается Гинденбурга, то, согласитесь, два немецких фельдмаршала на скамье подсудимых это перебор. У Германии обязательно должен остаться один фельдмаршал, национальный герой этой войны. Так всегда было, один генерал хороший, а другой плохой. Кем хотите быть вы?
В кабинете воцарилось напряженное молчание, после которого фельдмаршал спросил Николаи:
– Значит, если я соглашусь подписать капитуляцию, все мои действия будут правомерны?
– Совершенно верно. Выступив против кайзера и прекратив бессмысленную войну, вы сохраните тысячи людских жизней, чем заслужите благодарность временного правительства и уважение немецкого народа.
– А что будет, если я откажусь? – холодно уточнил фельдмаршал.
– Ровным счетом ничего. Война проиграна, и вы как военный отлично это понимаете. Не подпишете капитуляцию вы, через день-другой ее обязательно подпишет Гинденбург, и вам, согласно положению, придется подчиниться, но будет уже поздно. Ведь кто не успел, тот опоздал.
– Вы так уверены, что Гинденбург подпишет капитуляцию. А вдруг нет?
– Не надо обманывать себя, господин фельдмаршал. Ведь всем известно, что главный двигателем вашего тандема являетесь вы. Гинденбург лишь только красочная вывеска для добропорядочных обывателей. Это знаете вы, и это знают французы, которые и заварили всю эту кашу с трибуналом.
Долго, невыносимо долго, около трех минут боролись в груди генерала чувство долга и желание сохранить свой мундир незапятнанным перед судом истории. Искус и сомнения терзали Людендорфа, но и, в конце концов, своя рубашка оказалась ближе к телу, и он потребовал бумаги.
Внимательно изучив текст капитуляции и выторговав у собеседника
