Читаем без скачивания Литературно-художественный альманах «Дружба». Выпуск 3 - Игорь Озимов

— Нет, Петрович, — не соглашался Крутов, — здесь добрые двадцать пять.

Я не стал спорить. Конечно, мои определения расстояния страдали большими погрешностями.

Поставили палатку. Пока Крутов готовил обед, я занимался образцами. К каждому надо было написать этикетку, обернуть его плотной бумагой, обвязать шпагатом.

Мы пообедали. Разгоряченные собаки успели остыть, можно было кормить и их. Крутов достал бумажный мешок с рыбной мукой, вспорол ножом и высыпал ее на снег длинной полосой, чтобы собаки не мешали друг другу. Собаки жадно стали хватать корм, но сразу же зачихали, закашляли, стали давиться. Мука забивала им ноздри и глотку. Собаки чихали, чистили носы о снег. Некоторые отходили в сторону. Серый, Бельчик и Тузя продолжали есть. Они выбирали лапки рачков, крупные косточки, плавники.

— Надо искать свежего мяса, — решил Крутов и, прежде чем ложиться спать, вычистил винтовку..

Во сне мне почудился шум самолета. Не успев по-настоящему проснуться, я так и решил, что это приснилось. Не знаю, сколько времени прошло, но я снова был разбужен тем же шумом. Теперь отчетливо было слышно, что неподалеку от палатки пролетал самолет.

В своем мешке пошевелился Крутов, — тоже услыхал самолет.

Вылезать из мешка не хотелось. Ночь была прохладная. За палаткой сухо шелестел снег, мела поземка.

Прислушиваясь к затихающему шуму, мы снова натянули на головы клапаны спальных мешков, собираясь спать. Но скоро опять стали вслушиваться, — даже сквозь клапан доносился гул моторов. Он всё усиливался.

Мы выскочили из мешков, сунули ноги в сапоги и вышли из палатки в тот момент, когда знакомый двухмоторный самолет, чуть накренившись на правое крыло, подлетал к нашей террасе.

Он летел низко, и мы хорошо видели, как открылась дверца и как чья-то рука выбросила темный предмет, который через три-четыре секунды мягко воткнулся в снежный надув на склоне террасы. Самолет развернулся, покачал крыльями и стал удаляться на юг.

Я побежал к снежному надуву, не переставая удивляться, что бы такое могли сбросить нам летчики. Не добежав сотни шагов, я увидал на снегу велосипедное колесо с вилкой, — наш одометр.

«Что могло остаться от хрупкого колеса, сброшенного с высоты, пусть даже, ста метров?» — думал я, подбегая. Но нет, колесный обод не пострадал, цела была и вилка. Я увидал привязанную к вилке банку, — в ней счетчик.

Крутов был в восторге. Несмотря на пронизывающий ветер и поземку, в одном белье, он приплясывал на морском берегу и нежно прижимал к груди одометр.

Сон прошел. Мы вернулись в палатку, согрели чай. Поземка стала утихать.

Собравшись, спустились на морской лед. Крутов останавливал собак ежеминутно, проверял счетчик.

— Работает! — восклицал он, — теперь живем!

Мы обследовали островки. Дальше надо было ехать вдоль берега. Теперь незачем было каждый раз засекать время. От островка взяли по компасу направление на ближайший мыс. Здесь я записал показания одометра, потом занялся наблюдениями.

От мыса к мысу бежали собаки по ровному заснеженному льду. Серый бежал вразвалку, потряхивая своей большой головой. Рядом с ним Найда казалась легкой и изящной. Тузя налег на лямку со всей силой. В то же время его побежка была легкой. Его хвост, свитый в тугое кольцо, лежал на спине роскошным украшением. Острый нос принюхивался к незнакомым запахам, которые приносил с моря ветерок. Собака скалила белые зубы, точно улыбалась.

Лис бежал осторожно. Бельчик с таким любопытством осматривался: по сторонам, что нередко спотыкался о заструги. Сокол и Нордик тянули умеренно. Их лямки иногда ослабевали и начинали провисать.

— Нордик! — кричал Крутов и стучал рукояткой бича по передку нарты. — Сокол, навались, не то угощу!

Старуха не отставала от других, ее лямка была всегда натянута.

Морской лед покрывал снег. Уплотненный метелями и морозом, он был таким твердым, что нарта почти не оставляла следа.

Собаки бежали легко, и за первый день мы прошли тридцать кило метров.

Я шел на лыжах и часто отставал от упряжки. На одной из остановок Крутов привязал к задку нарты веревку. Свободный конец он подал мне. Одну лыжную палку, которая становилась лишней, я положил на нарту. В левую руку взял конец веревки, а в правой оставил палку, чтобы можно было, когда это требовалось, подталкиваться.

К концу третьего дня пути мы свернули с морского берега и поехали через тундру, а еще через два дня, проделав полуторастакилометровый маршрут, остановились у подножия ледника.

Отдохнув, я оставил в палатке Крутова и собак, развалившихся на снегу, встал на лыжи и начал подъем на ледник.

Серый и Найда молча посмотрели мне вслед. Бельчик не удержался, выразил свое недоумение вопрощающим тявканьем.

Шел десятый час вечера. Нижняя часть склона ледника была закрыта мощным слоем слежавшегося снега, и я вначале поднимался очень легко.

Было необыкновенно тихо. Вечернее солнце светило мне в спину, слегка пригревало. Впереди себя я видел длинную тень. Я всё время наступал на нее, а она бесшумно скользила вперед.

Скоро склон стал круче, а снеговой покров тонкий. Кое-где проступали голубоватые пятна глетчерного льда. Время от времени я останавливался, брал по анероиду отсчет, крутил в воздухе привязанный на шнурок пращ-термометр, — измерял температуру. Давление понижалось, становилось заметно холоднее. Иногда ложился на бок и с помощью клинометра — несложного приспособления в горном компасе — измерял угол склона. Он не превышал 30°.

Когда анероид показал, что я забрался на высоту в триста метров, солнце стояло уже на севере.

Склон ледника становился всё положе и положе. Некоторое время я еще видел, оборачиваясь, тундру, пятна вытаявших россыпей, ложбины, в которых лежали голубые тени.

Наконец выпуклая поверхность ледника закрыла всю — тундру и далекий морской берег. Во все стороны от меня расстилался ледниковый щит. Как толстый панцырь, он покрывал больше половины острова.

Ледниковый щит своей формой напоминал громадный круглый каравай и имел в поперечнике около восьмидесяти километров. Там, где к нему близко подходил морской берег, от ледника вытягивались языки. Медленно двигаясь, они сползали прямо в море. Окончание ледникового языка разбивалось трещинами, здесь рождались громадные ледяные горы — айсберги.

Ледник, на который я поднимался, являлся остатком — реликтом — древнего оледенения, во время которого льды закрывали все острова сплошным покровом.

В настоящее время ледники могут существовать только там, где осадки, выпадающие главным образом в виде снега, не успевают стаивать за лето. Так было и здесь. С августа и по июнь здесь выпадает снег. В прошлом году на леднике соседнего острова меня захватила пурга в июле. Внутренние части ледниковых щитов называют «областью питания». Здесь происходит превращение снега в фирн — зернистый уплотненный снег, который потом превращается в голубой глетчерный лед. Из внутренних частей льды медленно растекаются к окраинам.

Я продолжал подниматься. Начинали мерзнуть руки. Откуда-то со стороны подул ветерок — и снежная поверхность сразу же пришла в движение. Ветер перекатывал снежинки, и они, мелкие, искрящиеся на солнце, двигались широким, но тонким и просвечивающимся, как кисея, потоком.

Полное безмолвие, царившее на щите, сменилось нежным, чуть слышным шелестом.

А я поднимался и поднимался. Чем выше, тем положе становился склон ледника, а моя тень упорно смещалась вправо.

Солнце стояло на северо-востоке; было около трех часов ночи. По моим подсчетам, я уже удалился от палатки на двадцать пять километров.

Я прошел еще час. Анероид показывал 600 метров. Чтобы проверить себя, я продвинулся еще на километр, но стрелка анероида не стронулась с места. Значит, я достиг внутренней части ледникового щита; поверхность здесь была горизонтальной.

Ветер стих, поток снежинок остановился. Ни один звук не доносился сюда. Ничто не нарушало белого безмолвия безжизненной пустыни. Здесь не было даже скал, которые иногда выступают из-подо льда.

Я записал время и пошел назад.

Мне казалось, что весь обратный путь будет легким и приятным скольжением вниз по склону. Так оно и было, пока склон оставался пологим. Чем больше я приближался к краю ледника, тем круче становился спуск. Мне уже не надо было подталкиваться палками, — лыжи скользили сами и с каждой минутой это скольжение становилось быстрее и быстрее. Меня несло прямо вниз, а чтобы спуститься к палатке, надо было держаться наискось. Всё время я должен был управлять лыжами. От напряжения быстро устали ноги.

Начались участки голого льда. Легкая поземка успела прикрыть лед тончайшим слоем снежной пыли. Я упал один раз, потом второй. После третьего падения пришлось долго лежать и растирать ушибленное колено. Отдохнув, я опять встал на лыжи, присел верхом на палки, чтобы они служили, как тормоз, и заскользил.